— Кто будешь? — негромко, но веско поинтересовался он у Мыри. — Под кем ходишь?
— Я — незнать Красной печати. Уйди с дороги! — зарычал домовой.
Главарь лиходеев удивленно оглянулся, словно спрашивая у своих — что за печать такая? Те разводили руками в недоумении. Видимо, решив, что его дурачат, Гуляй нахмурился, притопнул ногой, рванул саблю из ножен:
— А ну слазь! Счас стрелить начнем!
Бойша скрипнул зубами, потянул руку к шибалу.
— Стой спокойно, — не оборачиваясь, прошипел ему домовой.
Когда Мыря успел сплести заклинание, Тамара не заметила. Наверное, это было что-то очень простое, но необыкновенно мощное. С выброшенных вверх рук незнатя на людей буквально рухнул огненный водопад. Мыря захохотал, заухал, как филин, а внизу бушевало пламя, с треском пожирая деревья. Девушке на ум пришло древнее чаньское изречение: «Что невыразимо в словах — неистощимо в действии». В нос ударил запах паленого, отчаянные человеческие крики утонули в огневом гуле.
— Как коня подстегнуть?! Сгорим! — обернул к потрясенному Бойше разгоряченное лицо домовой.
— Счас! — кивнул итер и умчался вниз, к управильным вервиям.
Спустя несколько секунд древесное нутро коня застонало, держащие пузырь канаты поползли вверх. Скорость движения и впрямь увеличилась. Полыхающий лес и сожженные заживо разбойники остались позади.
— Силен ты, незнать, людей губить! — не то с восторгом, не то с осуждением бросил Бойша, поднявшись на палубу.
— Там и сокровнички мои были, — равнодушно ответил Мыря и тут же поинтересовался: — Чего там с харчами? Живот к хребтине прилип, кишка кишке шиш кажет.
Поворот на Чернолесскую плешь прошел как по маслу, даже пузырь спускать не пришлось. Конь бодро покатил по подтаявшему за день снегу, вокруг раскинулось овражье, густо поросшее мусорным подлеском. Потеплело, небеса перестали сеять то мелкий снежок, то дождик; налетел южный ветерок, вымел из воздуха студь, зачернил леса. Сытые, довольные, незнать с итером развалились на вытащенных снизу тюфяках поодаль от кострища, Тамара присела на скамейку в самом носу коня, вновь достала тетрадь.
Итер, сказать по правде, отчаянно трусил. Пришло время вести спутников к Атяму, но после того, как домовой одним махом сжег всю Гуляеву ватагу, много лет наводившую ужас на все Залесье, Бойша как захолодел нутром, так все и не мог отойти.
«Незнать Красной печати… Что за печать-то это, коли ее именем одним людишек можно палить, как мурашей в лесу? — с трудом унимая дрожь, размышлял итер. — А на вид и не скажешь. Ну, как разгневается он, когда с Атямом подлог мой вскроется, и не его, а меня в пепел обратит? Известное дело — незнать с незнатем всегда дотолкуется. Ох, неладно все выходит, да отступать поздно. Позднехонько отступать, Бойша Логсын! Взявшись за управило, глаз не жмурят. Надо начинать…»
И, собравшись с духом, итер завел разговор о разных чудесах и странностях, что дошли до сих дней из прошлого и ныне существуют еще на свете, — о железных столбах, каменных плотинах, рукотворных фотах под скалами, потаенных схронах, набитых огнебойным оружием, утопленных в реках непонятных машинах и белых шарах, что высятся в укромных горных урочищах. Приманку, на которую должны были клюнуть незнать и Тамара, Бойша заготовил давно и теперь, как опытный рыбак, не торопясь готовился забросить ее в воду…
Как он и ожидал, разговор вызвал интерес. Тамара оживилась, отложила тетрадь и начала сыпать непонятными словами: «железнодорожные туннели», «гидроэлектростанции», «командные пункты», «радары» и прочее, столь же неизвестное итеру.
— А не желаете ли своими глазами на диво древнее поглядеть? — собравшись с духом, как можно ленивее спросил Бойша. — Тут всего-то несколько верст по лесу. Конь все одно петлей идет, потом нагоним…
— Что за диво? — так же неспешно ответил незнать, выгибая лохматую бровь.
— Подземелье каменное, веревки какие-то по стенам, двери толстые. А в большой палате с круглым потолком — телега железная, громадная. О восьми колесах черных, с горбом наверху и железными же бревнами заостренными в кузовке. Никто не знает, что оно тут, только я. Случай был — нашел. Мерекаю — вам оно сгодится.
Тамара и Мыря подскочили разом.
— Военный бункер? — быстро спросила девушка, глядя на незнатя.
— И техника какая-то, — кивнул тот. — Восемь колес, две ракеты… Сколько верст дотуда?
— Ну, четыре где-то, ежели напрямки. — Бойша приподнялся на локте, указат на темнеющую лесную даль: — Вон тама это. Можно к дороге выйти, по ней — на Топтаниху, место такое есть. А можно прямо чащей двинуть.
— А коня, говоришь, потом перехватим? — продолжил выспрашивать незнать.
— Ну. Петля тут, как вокруг Каменного урмана, только поменьше. Плешь на полночь ведет, а потом обратно на полдень заворачивает.
— Что-то многовато у вас петель, — проворчал незнать и спросил у Тамары: — Идем, что ли?
— Конечно! — Девушка всплеснула руками. — Может быть, там мы и получим ответ на главный вопрос…
Какой вопрос — она не сказала, а Бойша не стал выспрашивать. Теперь он боялся только одного — как бы столь удачно схватившая приманку добыча не сорвалась.
Путь до погоста, на котором упокоились бармы, занял не больше часа. Здешний лес оказался редким и чахлым. Такие в Россейщине называли «пусторостом». По мере того как путники приближались к обиталищу деда Атяма, Бойша становился все молчаливее и сосредоточеннее. На кону стояло — Талинка, судьба, жизнь…
«Главное — сразу крикнуть старику: вот, мол, исполнил я уговор, снимай заклятие. А там пусть незнать разбирается, отдавать ему девку или нет. А может, всех и положить из шибага, когда замятия начнется?» От этой мысли сделаюсь Бойше горячо, как в бане. Еще бы — три пчелы и концы в землю! Грехом больше, грехом меньше…
— Что-то не похоже, чтобы здесь бункер был, — перешагивая гнилую осину, буркнул Мыря. В наступивших сумерках глаза его вспыхнули желтым светом, движения стати мягкими, плавными.
«Заподозрил, проклятый!» — обмер Бойша.
— Почему не похоже? Коммуникации на поверхности могли и разрушиться, — ответила незнатю Тамара. — Ты же видел, что с Москвой стало. А тут лес. Ему, кстати, лет сто с небольшим. Видишь — старых, толстых деревьев нету.
— Не чую я этих твоих ком-му-ни-ка-ций, — буркнул Мыря. — Другое чую.
«Точно — засекся я! — Рука итера сама собой поползла к ремню висевшего на плече шибала. — Сам в своих удах засекся! Теперь все. Сожжет меня незнать. Великий Постулат, помоги!»
Неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут лес кончился, и перед путниками открылась пустошь бармовского поселка. Здесь все было так же, как и год назад, — рассевшиеся, заросшие бурьянной дурниной избы, расшатанный частокол на бугре, кривые плетни. Сухая береза на краю погоста торчала в потемневшее небо, как белая рыбья кость.
