– Правда? Почему ты не сказал мне сразу, когда я приехала?
– Он на террасе. Я говорил, что не знаю, когда ты вернешься, но он настаивал, что подождет.
Хелена с трудом сохранила нейтральное выражение на лице.
– Кто это?
– Откуда мне знать? – пожал плечами Алекс. – Кажется, он тебя знает.
– Серьезно?
– Да. По-моему, он сказал, что его зовут Алексис.
ДНЕВНИК АЛЕКСА
11 июля (продолжение)
Стою у окна спальни и подсматриваю из-за ставней, чтобы меня не было видно с террасы.
Я наблюдаю за человеком, который пришел встретиться с матерью. Прямо сейчас он нервно расхаживает взад и вперед, засунув руки в карманы. Высокий, хорошо сложенный, загорелая кожа орехово-коричневая. Густые черные волосы слегка серебрятся на висках, но он определенно не старый. Я бы предположил, что он, наверное, чуть старше мамы. И моложе отчима.
Увидев его вблизи, я обратил внимание, что у него синие, очень синие глаза, так что, вероятно, он не киприот. Если только, конечно, не носит цветные контактные линзы, в чем я сомневаюсь. Вывод: все вместе это означает, что он определенно очень хорош собой.
Смотрю, как мать выплывает на террасу. Она идет так грациозно, что ноги будто не касаются земли, потому что верхняя часть туловища не двигается, только ноги. Останавливается в нескольких футах от него, опустив руки по бокам. Я не вижу ее лица, но вижу его. И вижу, как на нем проступает выражение чистого восторга.
Сердце колотится быстрее, и я знаю, что это уже не от обезвоживания. Или малярии. Это от страха.
Они оба молчат. Стоят, не сходя с места, кажется, несколько часов, словно упиваясь друг другом. Во всяком случае, такое впечатление, что он не прочь выпить маму. Потом он протягивает руки, подходит и останавливается перед ней. Берет ее маленькие ручки в свои большие и почтительно целует их, словно святыню.
Фу, как по́шло. Не хочу смотреть, но не могу отвернуться.
Наконец он останавливает хрень с губами-руками, потом обхватывает мать мускулистыми руками и обнимает ее. Она такая крохотная и беленькая на фоне его темной силы, что напоминает мне фарфоровую куклу, которую душит в объятиях большой бурый медведь. Ее голова откинута назад под странным углом, когда он прижимает ее к огромной грудной клетке. Его локти, кажется, обхватывают ее шею, и я только надеюсь, что голова не отломится, как однажды у фарфоровой куклы Имми.
Наконец, когда в глазах уже начинает темнеть оттого, что я задерживал дыхание так долго, он отпускает ее, и я хватаю ртом воздух. Слава богу. Не поцеловались, потому что это было бы уже просто запредельно.
Но это еще не конец.
Ему все еще необходимо держаться за какую-либо часть ее анатомии, и потому он снова берет ее за руку. Ведет к увитой виноградом перголе, и они исчезают под ней, пропадая из виду.
Черт! Я медленно возвращаюсь к постели и бросаюсь на нее.
Кто он? И кто он ей?
Я знал, как только увидел его на террасе, – стоит будто хозяин, явно кто-то важный. Мне позвонить папе? Ну, то есть папа мне не папа, но другого у меня никогда не было. Я знал, что когда-нибудь он для чего-то пригодится.
Папа, понятно, не обрадуется, если его жену растерзает на террасе большой кипрский медведь. Я тянусь за мобильником и включаю его. Что я скажу?
«Папа, БЫСТРО сюда! Мама в смертельной опасности под перголой!»
Господи. Я просто не могу. Он так и так считает меня чокнутым. Я прекрасно знаю, что он вынужден терпеть меня, потому что любит маму, а я иду в комплекте. К несчастью, я никуда не гожусь в большинстве игр с мячом, хотя и полон энтузиазма. Когда я был младше, он пытался учить меня, но я всегда в итоге чувствовал, что подвожу его, потому что никогда не попадал в основной состав. А потом оказался золотой уткой, когда он пришел посмотреть крикетный матч, потому как нервничал. Имей я способности к таким вещам, это бы очень помогло нашим отношениям, но он, по крайней мере, любит и защищает маму от всех других, кто ее домогается.
Вроде того типа под перголой в данный момент.
Но вообще-то забавно. Вот я все мечтал побыть с ней наедине без папы, рядом с которым у меня всегда ощущение, что я мешаюсь под ногами… и вот пожалуйста: не прошло и двадцати четырех часов, а я уже хочу, чтобы он был здесь.
Может, все же лучше послать ему сообщение?… Проверяю телефон и обнаруживаю, что там всего восемнадцать пенсов на счету. Не получится. А если бы и получилось, что бы он мог сделать-то?
Здесь больше никого, кроме меня. И Имми, но она не в счет.
Так что… остается одно: придется мне справляться в одиночку.
Я вступлю в бой за честь моей матери.
γ
Три
– Ты выглядишь… точно так же.
– Нет, Алексис, разумеется, нет. Я старше на двадцать четыре года.
– Хелена, ты прекрасна – так же, как тогда.
Жар прихлынул к уже пылающим щекам Хелены.
– Как ты узнал, что я здесь?
– Услышал слухи в деревне. Потом около полудня мне позвонил Димитриос и сказал, что видел золотоволосую леди и ребенка на дороге из Пандоры, и я понял, что это, наверное, ты.
– Кто такой Димитриос?
– Мой сын.
– Ну конечно! Конечно! – Хелена рассмеялась, успокаиваясь. – Мы с Имми остановились по дороге сорвать виноград, и я увидела, как он уставился на меня. Я подумала, что это ты… как глупо… он совсем как ты.
– Ты хочешь сказать, он совсем как я был раньше.
– Да. Да.
Они помолчали.
– Ну и как ты, Хелена? – решился он. – Как ты жила все эти годы?
– Жила… хорошо, да, хорошо.
– Ты замужем?
– Да.
– Я знаю, что у тебя есть дети, Хелена, потому что уже видел твоего сына и слышал о дочери.
– У меня трое, но младший, Фред, дома в Англии с отцом. Они присоединятся к нам через несколько дней. А ты?
– Я был женат на Марии, дочери старого мэра нашего Катикаса. Она родила мне двух мальчиков, но погибла в автокатастрофе, когда Мишелю, младшему, было восемь. И теперь мы, трое мужчин, живем вместе, собираем виноград и производим вино, как мой отец, дед, прадед и прапрадед до нас.
– Мне очень жаль, Алексис. Это просто ужасно, – Хелена знала, как банально это звучит, но не могла придумать, что еще сказать.
– Бог дал, бог взял. И, по крайней мере, мои мальчики выжили. И Димитриос, которого ты видела на винограднике, собирается жениться, так что род продолжится.
– Да. Я… Кажется, здесь так мало изменилось.
