– Конечно. Обещаю, что дам знать, как только появится что-то важное.
Радецкий поблагодарил и отключился, чтобы не отнимать у полковника время. Домой он приехал в половине восьмого, выпустил во двор обезумевшую от радости при его появлении Фасольку. Можно было уйти в дом, чтобы переодеться и поесть, но собака, проводившая целый день одна, заслуживала компании хозяина, поэтому Радецкий дошел до беседки, прислонился к ней спиной и достал телефон, чтобы пока позвонить дочери. Фасолька, убедившаяся, что главный человек рядом и не собирается уходить, радостно побежала в дальние кусты по своим собачьим делам. Присаживаться на дорожках она себе никогда не позволяла.
У дочери все было хорошо. Впрочем, в этом Радецкий и не сомневался. Если бы с ней что-то случилось, он бы сразу почувствовал, потому что со своим младшим ребенком у него была особая связь, та, что возникает только между папой и дочкой. Убрав телефон в карман, он задрал голову и посмотрел в очень темное, очень зимнее небо. Сквозь тучи не было видно звезд, и почему-то это огорчило Радецкого, хотя огорчаться по такому несущественному поводу было совсем уж глупо.
Хотелось есть. А еще выпить виски. Он терпеть не мог алкоголь и почти никогда не пил. У этого было объективное объяснение, ибо, живя за городом, Радецкий находился в постоянной готовности сесть за руль. С его работой вызов в больницу мог поступить в любой момент. Но и субъективная причина тоже имелась – от любого количества спиртного его неумолимо клонило в сон, так что ни поддержать компанию, ни просто насладиться вкусом дорогого элитного коньяка или виски он не мог. Не успевал.
Но сейчас глоток виски, с легким жжением прокладывающий себе дорожку по пищеводу, совершенно точно мог растворить поселившийся за грудиной камень. Точнее, хотя бы попытаться это сделать.
«Выпью, – решил Радецкий, глядя на копошащуюся у дальнего забора Фасольку, – ясная голова сегодня точно уже не понадобится. Сегодня ничего случиться просто не может. Не попадает снаряд дважды в одну воронку».
Зазвонил телефон, словно насмехаясь над его самонадеянностью. Вытащив смартфон из кармана, он глянул на экран и нахмурился. Звонил следователь Зимин, с которым Радецкий провел сегодня гораздо больше времени, чем хотел. И от этого позднего звонка вряд ли можно было ждать чего-то хорошего.
– Да, Михаил Евгеньевич, – сказал он с легким вздохом, – слушаю.
– Добрый вечер, Владимир Николаевич, – откликнулся голос в трубке. – Понимаю, что время уже нерабочее, но решил, что лучше вам узнать это сегодня и от меня, чем из интернета.
– Не то чтобы я имел привычку залезать в интернет за новостями. Что еще случилось, Михаил Евгеньевич?
– Сегодня утром вы сказали, что одна из ваших сотрудниц не вышла на работу. Медсестра Юлия Кондратьева, та самая, которая больше всего общалась с убитой Нежинской. Теперь причина ее отсутствия совершенно ясна.
Странно, но Радецкий слушал спокойно, никакие плохие предчувствия его не терзали, хотя обычно он был довольно чувствителен к малейшим колебаниям вселенной.
– Сегодня утром в одном из дачных кооперативов случился пожар, в котором погибла молодая девушка. Тело довольно сильно обгорело, установить личность жертвы удалось не сразу, но сейчас можно с уверенностью сказать, что это Кондратьева. Родные ее уже опознали.
Очень темное, очень зимнее небо, в котором ничего не осталось от разбудившего Радецкого ночью огненного зарева, стремительно опускалось, заливая мозг какой-то булькающей вязкой субстанцией. Радецкий помотал головой, чтобы отогнать дурноту. Что там говорится про снаряд, не падающий в одну воронку дважды? У него в больнице два трупа, а не один. Пожилая пациентка и проявляющая к ней внимание молодая медсестра. Получите – распишитесь! Перед глазами встало лицо заведующего хирургией Королева, такое, каким оно было сегодня утром. Расплывшееся, дрожащее, словно полустертое от волнения и тревоги. Интересно, он уже знает? Хотя, конечно, знает. Он же обрывал телефон родителям Юли, значит, в курсе.
– Владимир Николаевич, – услышав голос Зимина, Радецкий понял, что слишком долго молчит.
– Я здесь, Михаил Евгеньевич. За информацию спасибо. Могу я спросить, как именно она погибла?
Теперь следователь молчал, словно взвешивал, о чем сообщать главврачу, а о чем не стоит.
– Ее убили, – наконец сказал он, – ударили чем-то тяжелым по голове. Поджог был совершен для того, чтобы скрыть совершенное убийство.
– Как Кондратьева вообще оказалась на этой даче? У нее было ночное дежурство, и хотя она работала у нас недавно, успела зарекомендовать себя как ответственного человека, да и отзывы с прошлого места работы у нее были прекрасные. Иначе бы я ее не взял, несмотря на все просьбы.
Он осекся, но тут же вздохнул, понимая, что роман Кондратьевой с Королевым все равно не скрыть. Такие вещи никогда не скроешь, а уж в больнице, где романы между врачами и медсестрами вспыхивают и гаснут с завидной регулярностью, особенно.
– Вас кто-то попросил взять Кондратьеву на работу? Кто?
– Заведующий хирургическим отделением Сергей Александрович Королев. Полтора месяца назад. Он в свободное время подрабатывал в частной клинике, где Юлия трудилась до этого, у них начался роман, и Королев попросил меня взять девушку в штат, чтобы иметь возможность чаще ее видеть.
– Вы не производите впечатления человека, претендующего на славу Купидона, сводящего влюбленных.
– Разумеется, нет. Но у меня была вакансия, мне предложили взять на нее человека с подходящей квалификацией, не скрывая, что просьба носит личный оттенок. Разумеется, если бы профессиональные качества девушки не подходили, я бы ее не взял, но ее резюме не вызывало сомнений, заведующий кардиохирургией после собеседования остался вполне доволен, а что касается всего остального, то я, знаете ли, не моралист. И все-таки почему она, интересно, оказалась на даче вместо больницы?
– Идут следственные мероприятия. Думаю, со временем мы получим ответы на все вопросы. Но пока факт остается фактом. Медсестру, которая общалась с Нежинской, убили за несколько часов до того, как задушили саму Ираиду Сергеевну.
– Это может быть простым совпадением.
– А может и не быть. Поэтому пока оба дела отданы мне, чтобы не пропустить связь между двумя преступлениями, если, конечно, она есть.
– Болтливая старушка могла рассказать Юлии что-то важное. И неведомый преступник, услышав их разговор, решил избавиться от обеих, – задумчиво сказал Радецкий. – Так?
– Или наоборот. Девушка могла поведать Нежинской о чем-то серьезном. Тогда основной жертвой была именно она, а Ираида Сергеевна пострадала от того, что стала участницей случайного разговора.
– Хрен редьки не слаще, – задумчиво сказал Радецкий. Ноги в щегольских ботинках (он признавал только такие, от немецкой фирмы «Ллойд») от долгого стояния на месте начали подмерзать, и он потопал ими, понимая, что это вряд ли поможет. – И в том, и в другом случае свидетелем их разговора мог быть только сотрудник больницы, а это означает, что в моем коллективе работает хладнокровный убийца, готовый задушить подушкой старушку и хладнокровно сжечь дом с телом своей жертвы. Плохо укладывается в сознании, знаете ли.
