Впрочем, за офис можно было не переживать. Она точно помнила, что, уходя, сдала его на охрану, а значит, при малейшем сигнале тревоги специально обученные люди приедут на объект в течение трех минут. Да и в бумагах в офисе, по большому счету, тоже не было ничего столь важного, чтобы за этим охотиться.
Обойдя всю квартиру, Влада окончательно убедилась, что в ней никого чужого нет. Покормив собаку, которая тянулась за ней хвостом, явно не понимая странного пренебрежения хозяйки, она наконец сходила в ванную комнату, смыла с лица косметику, постояла под горячим душем, потому что холод внутри перешел в озноб, натянула любимую пижаму и улеглась в кровать. Часы показывали пятнадцать минут первого.
Для Влады время было еще «детским», но сегодняшний день так эмоционально вымотал ее, что, немного подумав, она выпила таблетку успокоительного, которое на всякий случай держала в прикроватной тумбочке, выключила свет и тут же уснула, словно выключилась. Снился ей Владимир Радецкий, и настолько неприлично, что около двух часов ночи Влада пробудилась, тяжело дыша. Озноб, донимавший ее в течение вечера, сменился жаром, который заливал тело от макушки до пяток, особенно концентрируясь в тех местах, где и положено после неприличного сна. Да что ж такое-то.
Влада вылезла из кровати, сходила на кухню, чтобы достать из холодильника бутылочку с холодной газировкой. То, что с ней происходило, не поддавалось логике, а Владислава Громова не любила, когда чего-то не понимала.
«Возраст, матушка, – сказала она вслух. Голос в темноте пустой квартиры прозвучал тонко и как-то жалобно, – возраст и связанный с ним гормональный сбой. Успокойся и прекрати вести неравный бой с надвигающейся старостью». Несколько глотков ледяной воды привели ее в чувство, перестало бешено колотиться сердце, начали подмерзать босые ноги. На цыпочках Влада вернулась в спальню, залезла под одеяло и снова уснула. До самого утра никакие сновидения ее больше не тревожили.
* * *
Владимир Радецкий не любил понедельники. Лентяем он не был, работу неизбежным злом не считал. Он вообще ее ценил – свою выматывающую, зачастую неблагодарную, трудную, но такую необходимую людям работу, и делал ее хорошо и знал об этом, не нуждаясь больше ни в чьем одобрении или признании. Он вообще все про себя знал, и удивить его чьей-то любовью или, наоборот, ненавистью было невозможно.
И все-таки понедельники он терпеть не мог, потому что именно в этот день проходили все нудные, долгие и зачастую бессмысленные планерки с Минздравами – федеральным и региональным, на которых в очередной раз приходилось убеждаться, как «узок был круг этих людей, страшно далеки были они от народа». Кажется, так говорил вождь мирового пролетариата, и ничего ведь не изменилось за сотню с лишним лет.
Выходные Радецкий провел как и планировал – с удовольствием. В субботу с утра сел в машину и уехал в Питер, где пообщался с дочерью, пообедал с ней в ресторане, сходил на концерт (в этот раз это был джаз), переночевал на диване в купленной им же несколько лет назад, когда стало понятно, что в родной город ребенок точно не вернется, квартире, аккуратно выяснил, что замуж ребенок пока не собирается и делать его дедом тоже, облегченно выдохнул, потому что к подобным нововведениям был пока не готов, и в воскресенье с утра отправился в обратный путь, чтобы успеть проехать семьсот километров если не засветло, то хотя бы не в кромешной тьме.
На трассе он всегда отдыхал. Ему нравилось рулить, включив любимую музыку и позволяя мыслям свободно течь в голове. Почему-то в дороге он никогда не размышлял о чем-то плохом или просто раздражающем, только о приятном, приносящем удовлетворение, например о вчерашнем концерте, о том, что дочь стала совсем взрослой и что из нее получилась очень даже разумная барышня, за которую можно не волноваться.
Он думал о том, насколько хорошо они с машиной чувствуют друг друга, как будто автомобиль был его частью, третьей рукой, что ли. Иногда он говорил, что живет с бензином вместо крови, и по большому счету за город переехал жить только для того, чтобы иметь возможность два раза в день разгоняться, выплескивая адреналин.
Меньше ста пятидесяти он не ездил никогда, то и дело разгоняясь до ста семидесяти, благо BMW такой скоростной режим вполне допускал, обеспечивая должную безопасность. С того момента, как Радецкий впервые смог позволить купить себе автомобиль такого класса, других марок он не признавал. Не из снобизма, нет, исключительно из личных пристрастий, в которых был постоянен.
В этот раз его мысли большую часть пути занимала Владислава Громова, а точнее, анализ того, связываться с ней или нет. По большому счету, он уже связался, перейдя в пятничных сообщениях ту тонкую грань, которая отделяла легкий флирт от прямого заигрывания. Он просто не ожидал, что она так легко примет эту игру, довольно быстро ставшую неприличной. Впечатления легкомысленной особы Громова не производила. Или он просто не все о ней знает?
По правде говоря, он вообще ничего о ней не знал, кроме того, что среди бизнес-партнеров у нее репутация акулы, а в среде заказчиков ее ценят, потому что она делает все быстро и не дерет втридорога. Это Радецкий знал и по себе, потому что в прошлом году у них в больнице сломался на тот момент единственный ангиограф, купленный в неврологическое отделение.
Заму по хозяйственной части было дано задание найти фирму, которая сможет починить оборудование в кратчайшие сроки, потому что больные-то ждать не могли, и такой «спаситель» быстро нашелся, запросив за свою работу полтора миллиона рублей и две недели на устранение неполадок.
Лишь по своей привычке все подвергать сомнению, а еще всегда и обо всем спрашивать как минимум в двух местах Радецкий тогда заставил зама позвонить в фирму «Мед-Систем», специалисты которой через час уже были в больнице и за пять дней устранили поломку. Ремонт обошелся в четыреста тысяч, и от столь ощутимой разницы Тихомиров едва не вылетел с работы. Радецкий небезосновательно подозревал своего зама в сговоре с первым исполнителем, вот только доказательств у него не было ни одного, а сам Олег Павлович клялся и божился, что стал жертвой своей же расторопности и просто недоглядел.
Если вернуться к Громовой, то работала она хорошо, и, пожалуй, это было все, что Радецкий о ней знал. Даже убеждение, что она не замужем, зиждилось не на знании, а на случайной фразе кого-то из коллег, брошенной на одной из областных конференций. Мол, надо же, красивая же баба, а муж не выдержал характера, сбежал. С точки зрения Радецкого, мужчина, который сбегал, не выдержав женский характер, не мог считаться никем, кроме как слабаком. Но это было не его дело. До недавнего времени.
Он не мог избавиться от мыслей о Владиславе Громовой, и это было странно. А еще довольно опасно, потому что каким-то шестым чувством он знал, что легко не будет и просто тоже. Она не походила на женщину, относящуюся легко хотя бы к чему-то в жизни. А Радецкому не нужны были никакие сложности и трудности, ибо их у него в жизни и так было хоть отбавляй. Правильнее всего было остановиться, и, приняв такое решение по дороге в Питер, он только укрепился в нем по пути обратно и не писал ей все выходные, уговаривая себя, что это совершенно правильно. И разумно.
