У Дано нет ран, но зато его футболка и джинсы порваны в клочья и покрыты грязью. Похоже, ему пришлось немало поползать по земле.
Следом Айрис переводит взгляд на свою повязку и поминает недобрым словом бабку, выскочившую перед ней на дорогу. Наверное, она давно мертва, внезапно думает Айрис и трет глаза. Затем она смотрит на свои грязные ногти.
– Господи, в кого мы превратились, – говорит она Аманде и вздыхает.
– Эскадрон гусар летучих, – отвечает та.
Айрис пристально смотрит на Дано. Тот замечает ее взгляд и нервно съеживается.
– А что приключилось с тобой? – спрашивает она максимально дружелюбным тоном.
Сначала он просто смотрит в пол и крутит в руках бутылку.
– Мы… приехали на поезде из Сирии. Я имею в виду… из Копенгагена. Но мы приехали из Сирии. Мы сбежали в январе. Мы больше не могли там оставаться.
Он рассказывает им про свою мать, которая стала чем-то вроде паршивой овцы в тамошнем консервативном обществе. Дедушка Дано с детства убеждал дочь, что она должна стать личностью. Они были родом из богатой семьи, а мать Дано – единственным ребенком. Ее отец хотел, чтобы у нее были такие же возможности, как у мужчин. Она еще училась на юридическом, когда встретила отца Дано, молодого врача, который только-только закончил институт.
– Мы жили очень хорошо, – говорит Дано. – У моего деда было много денег, а мой отец был доктором. Моя мать была хорошим адвокатом, и, поскольку мы алавиты
[1], у нас были… привилегии.
Но у его матери были свои взгляды на жизнь, и она часто говорила то, что не нравилось людям. Она боролась за права женщин.
– Она занималась семейным правом в одной юридической фирме, – говорит Дано. – И мама требовала равных прав для женщин. Был громкий случай, когда она пыталась помочь матери сохранить опеку над сыном после того, как ему исполнилось тринадцать лет. У нас разведенные женщины теряют опеку над сыновьями, когда тем исполняется тринадцать, и над дочерями, когда им исполнится пятнадцать. Но не отцы. Мама попыталась это изменить. Многие люди злились на нее за это.
Когда разразилась война, они, живя в Дамаске, почти не заметили ее, продолжая жить как обычно. Но постепенно ситуация ухудшалась.
– Становилось все хуже и хуже. Война приблизилась к столице, и атмосфера изменилась. Люди стали злыми и агрессивными. Мы терпели, сколько можно, а потом нам пришлось уехать, – говорит Дано.
В январе, рассказывает он, отец наконец принял деньги от деда Дано, чтобы они могли убежать. Транзитная виза, путешествие по Ливану в переполненном автобусе, плавание на грузовом судне из Триполи в Мерсин в Турции, затем такси, микроавтобус и, наконец, путь пешком до западного побережья Турции.
– Наше путешествие прошло довольно гладко, у нас было почти тридцать тысяч долларов США и двадцать тысяч евро; по крайней мере, это то, что я слышал из разговоров родителей. Но мы потратили все это, и к тому времени, когда оказались в Швеции, у нас уже ничего не осталось.
Айрис пытается расспросить его о путешествии по Европе, о том, как они плыли на лодке в Грецию, но Дано отвечает коротко:
– Нам сильно повезло.
Соглашение ЕС с Турцией вступило в силу только через несколько дней после того, как они вышли на берег.
– Мы прибыли сюда, – сказал он. – В Копенгагене купили билеты до Стокгольма. У нас были паспорта, поэтому проблем не было. Нам повезло. Все прошло хорошо.
Он замолкает и безучастно смотрит в пустое пространство.
– Сколько же вас было там?
Дано вздрагивает.
– Пятеро, – говорит он задумчиво. – Мать, отец, Лине, Билал и я. Лине было пять, Билалу – восемь месяцев.
Айрис глубоко вздыхает:
– Как… я имею в виду, где…
Дано по-прежнему смотрит вдаль.
– Поезд остановился в шестнадцати километрах к югу от Стокгольма, – рассказывает он. – Я измерил расстояние по карте на своем мобильном. Электричество исчезло, поезд встал, и, когда мы вышли из вагонов, все заразились.
Его глаза наполнились слезами. Айрис не хочет больше расспрашивать его, не хочет, чтобы он снова все вспоминал. Но Дано продолжает рассказ сам:
– Билал… – Он запинается, прочищает горло и несколько раз моргает. – Билал умер у меня на руках.
Аманда молча прижимает Дано к себе. Сначала он сопротивляется и отталкивает ее, но потом сникает и начинает рыдать у нее на руках. Айрис, которая с трудом сдерживает слезы, не может удержаться от мысли, что это самая трогательная сцена с участием Аманды, которую она видела в своей жизни. Действительно должен был случиться апокалипсис, чтобы такое стало возможным, думает она.
Вскоре Дано сворачивается клубочком рядом с Сигрид и засыпает. Айрис наблюдает за ними и думает, как смешно, наверное, выглядит это со стороны: двое детей и два взрослых, сгрудившиеся на одной маленькой детской кровати, в то время как в их распоряжении целый зал, забитый двуспальными кроватями.
– Пойду-ка я поищу еще чего-нибудь съестного, – шепчет Аманда. – Нам нужны еда и место, где ее готовить. Кем бы ни были те люди, которые заминировали вход в супермаркет, они не смогут наставить ловушки повсюду. У них не было столько времени. Нам, должно быть, не очень-то повезло с выбором места.
– Но зачем они это делают? – вздыхает Айрис. – Разве и без того мало бед?
Аманда пожимает плечами:
– Я вот думаю, не те ли это парни, что торчали на крыше Скрапана, – говорит она. – Должно быть, они носили противогазы, чтобы защитить себя от вируса. И если они атаковали тех, кто оказался к нему невосприимчив, это означает, что они видят в нас угрозу. Может быть, мы сами носители вируса, хотя и не болеем?
– Звучит логично… Но как это осуществить на практике? Даже если только полпроцента из нас имеют иммунитет, то это будет как минимум пять тысяч в одном только Стокгольме и в десять раз больше по всей стране. Как можно уничтожить за раз такую массу народа?
Аманда пожимает плечами:
– Возможно, я ошибаюсь. Но если они действительно хотят всех уничтожить, то должны действовать очень быстро. Чем больше проходит времени, тем опаснее мы становимся. Мы ведь можем собираться в отряды и давать отпор.
– Да, но кто они? Откуда у них оружие? И откуда они знают, что делать?
– Понятия не имею.
Снова воцаряется тишина. Айрис наклоняется и гладит спящую дочь по щеке. Забыв про руку, она снова опирается на нее и едва не вскрикивает от боли.
– Там есть туалеты? Мне очень надо.
– Два. В бачках должна быть вода, но старайся экономить, – говорит Аманда, а потом с улыбкой добавляет: – Еды у нас тоже нет, значит, ходить по-большому нам не грозит.
