Обычно я питался дома, а в мастерской только перекусывал печеньем с чаем или кофе. Но для печенья нужна была тарелочка, а для напитков – хотя бы ложка, чтобы засыпать в них сахар. Отсюда вытекало, что их надо периодически мыть, а значит, пришлось купить чистящее средство. Так незаметно для самого себя, я перетащил из дома почти все свои вещи. Даже бритвенный станок и зубную щетку.
Мать частенько косилась в мою сторону с неодобрительным выражением. По ее мнению, человек двадцати полных лет не мог существовать настолько автономно от родителей. В мастерскую она не заглядывала, как мне кажется, специально, из упрямства, хотя я несколько раз звал. Даже папа один раз забежал, осмотрел творящийся бардак, присвистнул и высказал что-то вроде: «Да уж… в нашей квартирке тебе было явно негде развернуться», – после чего добавил, что не хочет мне мешать, и вот уже полтора месяца и носа не казал. Такому положению дел я был и рад, и все же несколько уязвлен. Хотелось хоть перед кем-то похвастать, но никто, кроме соседского кота, изредка перебиравшегося на мое окно, не мог оценить моей практичности и работоспособности.
А работал я в последнее время, и впрямь, много. А все из-за этой халтуры. Из-за Савелия с его толстосумами. Отсюда и головные боли, будь они неладны.
Едва мне стало чуть лучше, я снова поднялся и проковылял к мольберту. Поле. Закат. Горчичный, грушевый и лимонный… Удивительно, как много названий дают цветам и оттенкам фрукты и овощи! Всевозможные вариации желтого и оранжевого вдруг вспыхнули передо мной, ярко загорелись, заставив зажмуриться. Лишь спустя долгие минуты я смог разлепить веки, но картина, моя собственная картина продолжала гореть, будто была выписана не обычными красками, а состояла из тысячи неоновых огоньков. Голову обдало жаром и снова сжало в тисках. А потом…
Он сидел на скамейке прямо напротив цветущего белоснежными цветами шиповника. Солнце стояло в зените, бросая длинные тени, искажая ровные поверхности, играя с расстояниями и пропорциями. Откуда-то из-за спины раздавались веселые танцевальные ритмы, приглушенные стеклянной дверью фойе. Из носа капало, и он силился остановить кровь. В голове неотвязно крутилась строчка из романса «Красный от крови белый шиповник выпал из мертвых рук…» И так по кругу. Красный… выпал…
На пальцах уже подсыхали ссадины. Зря он пытался сопротивляться этим бандитам. Только хуже вышло. Да и как один не слишком спортивный мужчина далеко за сорок смог бы противостоять сразу троим молодым парням? Они налетели на него неожиданно, даже без шаблонных «огоньку не найдется?» и «не подскажите, как пройти в библиотеку?» Первый удар пришелся в челюсть, и теперь все зубы с правой стороны ныли, а щека раздулась и потеряла чувствительность. Вторым его окончательно свалили на асфальт, и оплеухи посыпались как из рога изобилия. В момент короткого перерыва, не для него, просто сами напавшие устали, мужчине удалось подняться сначала на колени, а потом кое-как встать на ноги. Его шатало из стороны в сторону, но он зачем-то попытался отогнать молодчиков. Кажется, даже ткнул одного из них в плечо, а потом снова оказался на земле. На этот раз его пару раз пнули, так, для острастки, а потом хриплый низкий голос поведал предпринимателю, что не стоило строить свой новый магазин на чужой территории.
– Если не свалишь, перебьем стекла, – предупредил один из нападавших.
– А если и через месяц твоя рожа тут светить будет – сожжем твою лавочку к чертовой матери! – добавил второй.
На том и расстались. Молодчики отправились своим путем, коммерсант поплелся в противоположную сторону. В носоглотке что-то хлюпало, во рту ощущался солоноватый вкус крови, но более всего мужчину беспокоило не это, а жжение за грудиной. У него и раньше случались приступы, но таблетка нитроглицерина обязательно приводила в чувство. Стараясь дышать ртом, глубоко и размеренно как учили, предприниматель полез в сумку. Поразительно, но даже в пылу драки он не выпустил ее из рук. Это было уже на уровне инстинктов – первым делом забота о целостности документов, а потом уж собственном здравии. Ведь синяки через месяц заживут, даже переломы можно срастить за несколько недель, а вот некоторые бумаги вовсе невозможно восстановить.
Красный… белый… выстрел… Что-то там еще было про могилы, но мужчина никак не мог вспомнить нужные строчки. Зачем, он и сам не мог понять, но почему-то строфы из «Юноны и Авось» казались сейчас самыми главными словами в жизни. Словно заклинание, от которого зависела его жизнь. И если он постарается, если напряжет память, то сможет припомнить весь романс. Ведь когда он знал его наизусть… А сейчас из головы исчезли и Пастернак, и Евтушенко, исчезли вечерние улочки и пешие прогулки. Исчез вкус рыбных пельменей, которые так ненавидела его первая жена, и всегда ругалась, когда он заказывал их в любимой обоими забегаловке. Исчезло все кроме счетов, кроме цифр и отчетов, графиков годовой прибыли, кроме слов «надо» и «план».
– Лишь только жизнь одна… – выдохнул мужчина.
Кровь, вроде бы, остановилась, но вот жжение за грудиной все не проходило. К нему добавилось странное чувство чего-то пульсирующего внутри.
Белоснежные цветы шиповника. Тени. Полдень.
На скамейке с широко открытыми глазами сидел мужчина. Руки его были испачканы темно-красным, на скуле красовалась багровая гематома. Он умер мгновенно, так и не вспомнив последнего куплета.
Я очнулся на софе. Кто-то заботливо прикрыл меня тонким шерстяным пледом, причем прикрыл с головой. Теперь я обозревал мир через небольшую дырочку, потом сунул в нее палец, сам не зная, зачем. Голова уже не болела, но ощущение оставалось такое, будто меня загнали в трансформаторную будку – так гудело в ушах.
– Кофе или воды? – раздался над головой голос Алисы.
– А третьего варианта нет? – вылезая из своего убежища и принимая более-менее вертикальное положение, сварливо спросил я.
– Что с тобой происходит? – вместо ответа принялась допрашивать сестра.
– Просто головная боль…
– Не ври. Последний раз я тебя таким видела еще в школе. В тот день… – Алиса прикусила нижнюю губу и отвернулась. Мы не любили вспоминать то происшествие восьмилетней давности, когда мне привиделась железнодорожная авария. – Ты говорил, что больше не было никаких… приступов. Это ведь правда?
– А как ты вошла? – попытался я сменить тему.
– Как все нормальные люди: открыла дверь. Не через стену просочилась, – фыркнула сестра. – Я добрых десять минут звонила и стучала, но никто не отозвался. Твоя соседка, та дама с париком на голове, сказала, что ты с утра торчишь в своей мастерской, и ей уже деваться от вони некуда. Знаешь, если так дело пойдет, придется искать другое место для твоих картин. Так вот… я позвонила еще раз, и еще…
– А потом он оторвался… – не удержался я.
– Чего? – нахмурилась Алиса. Потом сообразила, что я над ней прикалываюсь и взвилась: – Да ну тебя! Я тут переживаю за него, вся изнервничалась, пока бегала за твоим домоправителем, пока он дверь открывал. Думала, мой братец тут при смерти, раз не открывает… А он… а он… Злости на тебя не хватает! Как можно быть таким придурком в двадцать лет?
