– Посмотрите вокруг внимательно и скажите, что вы видите?
– Ну, разные штуки… – неуверенно начала я. – ваши работы.
– Это понятно. Но что они в вас вызывают? Какие чувства?
– Эм… разные, – я сначала совсем стушевалась, а потом резко разозлилась. – Чего вы от меня хотите? Я уж точно не эксперт в области художеств. Честно говоря, меня сюда притащила подруга. Это она – ваша преданная поклонница. Вот ее и допрашивайте. А я, вообще, только неделю назад впервые услышала о неком Лехе Сандерсе, и вовсе не горела желанием попасть на эту выставку.
– Уже лучше. Вижу живую реакцию.
– Издеваетесь?
– Угу, – не стал отрицать мужчина. – И упиваюсь вашей злостью, словно дорвавшийся до свежей крови вампир.
– Значит, вам нравиться бесить людей?
– Мне нравится, когда у них начинают работать мозги. Вот та парочка, – Лех не слишком прилично ткнул пальцем в двух благообразных дядек за пятьдесят. – Думаете, они жарко спорят, что может означать большой стеклянный куб, набитый разноцветными воздушными шариками? Нет. В лучшем случае обсуждают достоинства девушки в светло-сиреневом платье. В худшем – валютную политику Центробанка. Им плевать и на куб, и на шарики. Они уже достигли той самой верхней ступеньки, или почти ее достигли, стоящей позади нас лестницы.
Один из этих двоих господ давно не появлялся на телевиденье, и про него стали забывать. Моя выставка – отличный предлог, чтобы снова засветиться перед камерами. У второго сейчас сложный бракоразводный процесс. Они с женой грызутся, как кошка с собакой. Но, если об этом узнают газетчики, упадет цена на акции их общей фирмы. Вон, кстати, его супруга, видите?
– И что же означает куб, набитый шарами?
– Вот. Именно этого вопроса я и ждал. Как вы сами считаете?
– Откровенно говоря, у меня нет ни одной идеи, – несколько желчно ответила я. – Для меня это просто огромный аквариум, в который по недоразумению забыли налить воды. Во всяком случае, первой моей ассоциацией была именно такая.
– Интересно, продолжайте, – словно психотерапевт из какого-нибудь западного сериала произнес Лех. Вот таким же спокойно-равнодушными голосами те вещали наивным пациентам, что желание перестрелять все человечество происходит у них из-за того, что в детстве мама не разрешала им есть конфеты. – Я серьезно, не стесняйтесь, выскажитесь.
– А потом вы будете долго смеяться над недалекой дурочкой?
– Ни в коем случае. Хорошо. Если вы так меня презираете…
– Я вас не призираю, – возразила я.
– …тогда послушайте одну историю.
– С удовольствием, если разрешите мне встать отсюда. А то начинаю ощущать себя здешней скульптурой.
– Как вам будет угодно.
Теперь его серьезность была наиграна. В уголках глаз плясали озорные смешинки. Надо же, вроде нормальный мужик, и не скажешь, что все эти чудные и чудовищные конструкции – его рук дело. Как говорит моя драгоценная тетушка: «С лица воду не пить, по пятке диагноз не поставить». Если Лех и был психом, то хотя бы психом учтивым. Он протянул мне руку, помогая подняться и перешагнуть веревку, а потом щелчком подозвал разносчика и о чем-то зашептался с ним.
– Попросил принести нам бутербродов. Вообще-то они предназначены для журналистов, но думаю, парочку можно позаимствовать, – пояснил. – Даже самые самонадеянные ублюдки порой нервничают, так что им кусок в горло не лезет. Это я про себя, если что. С утра ничего не ел, а теперь немного отпустило, и жутко захотелось колбаски.
– Считаете себя самонадеянным ублюдком? – удивилась я.
– Нет, но так считают многие мои «коллеги», – сделал Лех пальцами кавычки. – Часть из них. Другая ограничивается выражениями вроде «выскочка» и «дешевый любитель эпатажа». Насчет выскочки не знаю, а эпатаж… если он не просто для саморекламы, то не нахожу в нем ничего дурного. Но опять мы говорим не о том. Я обещал вам историю.
– Бутерброды, как вы просили, – вынырнул откуда-то из-за очередной инсталляции паренек с подносом.
– Прошу, – художник сгреб еду и пару стаканов с соком.
– Благодарю, – эхом откликнулась я.
Да уж, это вам не канапе! Мы с Лехом почти одновременно вгрызлись в мягкие булки, проложенные мелко нарубленным мясом курицы, зеленью и смазанные каким-то соусом. Краем глаза я заметила несколько удивленных взглядов. Но странно: даже посреди выставочного зала, в окружении толстосумов я не чувствовала неловкости. Видимо, мне передалось настроение Леха. Раз сам устроитель данного мероприятия разрешает, значит, стесняться нечего. А, может, сказывалась элементарная усталость.
«Да тебе же нечего надеть!» – возопила подруга, заглянув в мой гардероб. На ее взгляд мои наряды совершенно не подходили для посещения не то что галереи, а даже самой захудалой закусочной на углу. Пришлось ехать за маленьким черным платьем, туфлями, делать прическу. К сожалению, день рождения был именно у Нади, так что пришлось потакать ее прихотям в надежде на щедрую отдачу через пару месяцев. А уж я найду способ отомстить за все ее сегодняшние измывательства!
В довесок к четырехчасовому катанию по городу нас ждала огромная очередь на выставку. Пришлось мужественно ее отстоять. Так что сейчас мне было совершенно фиолетово, как на меня посмотрят господа, на глаза которым я больше никогда в жизни не попадусь. Я полностью погрузилась в ощущения таявшей на языке курицы, на короткое мгновение забыв даже о стоящем рядом Сандерсе.
Тому, кажется, тоже было хорошо. Вон, глаза прикрыл, голову запрокинул, смакуя сочетание салатной горчинки со сладостью соуса.
– История, – в третий раз начал он. – Так вот, мне было лет десять. По телевизору шла какая-то познавательная передача о Третьяковской галерее. Полагаю, это был цикл из несколько выпусков, но я попал на тот, где речь шла о картинах русских авангардистов. Не самая интересная тема, но родители были на работе, я добросовестно болел, лежа в постели, а смотреть больше было нечего. Если думаете, что меня захватили все эти полотна, я проникся их глубоким смыслом, и с той поры решил стать художником, то боюсь вас разочаровать. Нет… я смотрел на работы Кандинского, Малевича и прочих и думал: «И это вот хранится в музее? Вы, должно быть, шутите». А потом показали «Над городом» Шагала.
– И вы влюбились в эту картину… – закатила я глаза.
– Нет. Я так и не понял, что на ней нарисовано. Почему люди летят над домами, почему они такие угловатые? Почему сами здания нарисованы так некрасиво? Я не видел в этом ничего выдающегося. Но… у меня появилось головокружение, я почувствовал себя невесомее, что ли. Словно меня самого подняли над этим карикатурным городом.
– Грубо говоря, вы хотите добиться того, чтобы у других тоже началось головокружение от ваших работ?
– Не обязательно. Ассоциации, ощущения, вопросы – это важно, а не четкая трактовка того или иного произведения. Если вам не нравится эта гора костей, отлично. Мне самому она ужасно противна. Но так и должно быть.
