Обычно Рома встречался с покупателями своих творений или мчался в мастерские – договариваться об изготовлении деталей для очередной инсталляции, если не мог сделать ту своими силами. На этот раз он был одет в элегантный костюм, а шею Сандерса сдавливал галстук. Значит, отправляется к какой-то шишке на переговоры. С подобных встреч он возвращался либо очень довольным, либо в прескверном настроении, вне зависимости от того, купили работу или нет. А вот из мастерских Роман всегда приезжал одинаково одухотворенным, словно верующий из церкви. Что за мысли бродили в его голове? Что за придумки он отвергал или включал в список «одобрено»? Кое-чем Рома делился, но я подозревала, что это была лишь толика передуманного им по пути от мастерских к торговому центру или моей квартире.
У нас с Сандерсом было множество странностей. Он не мог выходить из дома, не надев очки с фильтрами. Я засыпала только с открытой дверью. Когда художник ел банан, то сразу очищал весь, а шкурку немедленно выбрасывал. Мне же нравилось выковыривать начинку из шоколадных конфет, так что все пальцы оказывались вымазаны кремом. Но знание этих причуд не давало нам права утверждать, что мы знаем друг друга. У меня все еще было чувство, будто между мной и Романом осталась какая-то тайна, раскрыв которую, я стану полноценной частью его жизни. Пока моя роль ограничивалась ролью гости, топчущейся в дверях, пока хозяин решает: впускать ее или все же потерпеть, пока сама уйдет.
Стоянка перед «Рыбешкой» была забита до отказа. Центр работал до десяти вечера, и народ ломился в него до самой последней минуты. Сроки поджимали. На календаре уже было двадцать шестое. Не заглянешь в магазины сейчас, можешь вовсе остаться без приглянувшейся вещи.
Роман стоял, прислонившись к машине и курил. Не замечала раньше за ним этой пагубной привычки. То ли мужчина хорошо маскировался под некурящего, то ли я снова отличилась со своей невнимательностью. Пока не подошла почти вплотную, Сандерс никак не отреагировал на мое появление. Потом дернулся, резко отбросил сигарету и поспешно понесся открывать дверь. С кем же он встречался, что теперь выглядит так, будто из зоны боевых действий вернулся? У соседа моих родителей сын служил в Афганистане, так у него такой же точно взгляд был: потерянный и одновременно настороженный. И руки также дрожали, когда он вспоминал свою службу, благо, вспоминать он не особенно любил.
Отправлялись домой мы в полнейшей тишине. Только на перекрестке Сандерс включил магнитолу, и салон наполнили звуки старенького джаза. Саксофон хрипло вторил излияниям Луи Амстронга, я не заметила, как начала подпевать следом. Радио в автомобиле художника имело прямо-таки магические свойства, заставляя меня делать то, чего обычно я никогда не делала. Например, притоптывать в такт или, как сейчас, похлопывать рукой по торпеде. Роман, наконец, немного пришел в себя, покосился на мои постукивания, чуть заметно усмехаясь.
Мы подъехали к светофору ровно в тот момент, когда он переключился с зеленого на красный. Насколько помню, ждать тут придется не менее полутра минут.
– Что произошло? Ты какой-то напряженный.
– Ничего. – Прозвучало как «отвяжись». – День был насыщенным, устал.
– А, ясно, – тихо протянула я, хотя вот ни черта мне было не ясно.
Отвернувшись от Романа, уставилась в окно. Темнота уже стала густой, как смола, только огромный экран, установленный на обочине, невиданным маяком освещал дорогу. Рекламировали какой-то гипермаркет бытовой техники, такого в «Рыбешке» точно не было. Светофор загорелся зеленым, позволяя нам снова тронуться в путь. Машина рванула с места, как застоявшаяся в конюшне лошадь, все больше набирая скорость. Я мельком подумала, не слишком ли Сандерс разгоняется, ведь до следующего перекреста метров двести, не больше. Мигнул-блеснул желтый огонек очередного светофора, а художник и не думал сбавлять обороты. Как и едущий наперерез ровер.
– Стой! – заорала я, хватаясь за руль и инстинктивно дергая его вправо.
Машину тряхнуло, закружило на покрытой тоненьким ледком дороге. Не будь я пристегнута, вылетела головой вперед. А так только ударилась лбом обо что-то твердое, когда Роман очнулся и вдавил педаль тормоза в пол.
– Твою мать! – с чувством выругалась я, набросившись на него. – Ты что творишь, а? Ты нас чуть не угробил! Какого лешего?!
– Я… я… – Сандерс приоткрыл рот и вытаращился на меня, как застигнутый светом фар посреди лесной тропы олень. – Что произошло?
– Ты что, выпил? Или обкурился?! Еще чуть-чуть, и в нас бы врезались.
Меня била дрожь. Только чуть расслабилась, как снова напугали до икоты. Теперь я и за все посулы в мире в автомобиль не сяду. Тем более, к этому психу.
– Желтая реклама. Я не переношу желтый, – почти неразборчиво выпалил тот.
– В смысле, не переносишь?
– Он… – мужчина глубоко вздохнул, как перед прыжком с вышки. И, подняв на меня полные тоски глаза, отрывисто продолжил: – Это и есть мое проклятие. Обычно я могу довольно долго смотреть на предметы желтого цвета, но недавно мне пришлось на время прекратить прием лекарств, и я стал намного чувствительнее. А эта реклама… Когда я вижу что-то столь же яркое, насыщенное, то непременно впадаю в определенного рода состояние.
– Какое еще состояние?
– Моя сестра называет это приступом. Я же зову выпадением или провалом. Это все из-за знаков. В детстве прямо напротив моего стола висела репродукция картины Куликова. Той самой. Грустная девушка в шерстяном платье, Любаша. А над столом было зеркало. Часто, когда я рисовал или читал, или делал уроки, то поднимал голову и смотрел в это зеркало, в эти задумчивые глаза, рассматривал цветные пятна на заднем фоне. Я не знал, что даже отраженные, знаки Шилле имеют огромное влияние. Точнее, что отраженными они приобретают еще большую власть над неокрепшей детской психикой. Куликов изобразил свою покойную возлюбленную, чтобы его мозг мог сгенерировать ее последние минуты. Он хотел быть с ней в тот час, когда бомба упала и, пробив купол, взорвалась в храме. Думаю, у него это получилось. Но увиденное было столь реалистично, что он просто не выдержал. Разум его помутился и мой прадед остался сидеть рядом с руинами, постепенно замерзая и даже не чувствуя, что мерзнет. А я… я получил способность видеть то, что не произойдет. Когда кто-то стоит перед мучительным выбором, от которого решается судьба, я вижу последствия того варианта, к которому в данный момент человек менее склонен. То, что не случится, если его не переубедить. То, что не должно произойти, если выбор сделан правильно. Я вижу обратную сторону. Порой это просто статичные кадры, но чаще – полноценные видения. В одиннадцать лет я упал в обморок, когда пережил смерть сестры. Буквально. Ее разрезало пополам мчащимся товарняком. Боль была жуткой, а когда я очнулся, то не поверил, что ничего этого на самом деле не происходило. Алиса стояла тут же, у моей кровати, живая и здоровая. А через полгода она пошла с компанией одноклассников на те самые пути и в последний момент передумала их перебегать. Честно признаться, я не знаю, то ли это мое видение ее остановило, то ли так и было суждено… Лишь через несколько лет у меня снова начались приступы.
