Удивительно, но я ему поверила. Сразу и безоговорочно. Потому что теперь паззл под названием «Роман Александров» полностью сошелся.
– Так значит… ты знал о пожаре в моей квартире заранее?
– Да.
– Что… Ох! Что меня ждало? Если бы ты не приехал?
– Ты бы сгорела. Или попала под машину. Мои видения – это не точные предсказания, но в то утро я увидел горящую комнату. Я был в ней, пока огонь лизал мебель и пожирал твои ужасные пыльные шторы. Комната была пуста, а это значило только одно: я должен был увезти тебя до того, как вспыхнет пожар. Так увиденное превратилос в реальность, а ты осталась жива.
– Но как? Почему я?
– Не знаю, – прикусил губу Сандерс. – Не выпытывай, я просто не знаю, и все. С кем-то у меня налаживается что-то вроде ментальной связи. Не обязательно с людьми близкими или с теми, с кем я часто общаюсь. Со временем я научился вместе с изнанкой видеть лицо выбора, хотя для этого нужно приложить некоторое усилие. Я смотрел глазами булочника, который всего пару раз продал мне хлеб. Я знал, чем болен мальчик, проживающий тремя этажами ниже. Мне пришлось долго уговаривать его упрямую мать обратиться-таки к нормальному врачу. Это не геройство. Но когда раз за разом ты сам переживаешь скорбь потери, или страх, или злобу, то не выходит, не получается пройти мимо. С кем-то связь обрывается без видимой причины, а кто-то практически поселяется в моей голове. Как ты… С первой нашей встречи на выставки. Даже мелкие, незначительные события, связанные с тобой я стал видеть наперед.
– Велосипедист, – вспомнила я. – Ты сказал тогда, что у тебя отличный слух.
– Именно. Соврал, что услышал велосипедный звонок.
– А на самом деле?
– Увидел тебя сидящей на асфальте с кровоточащей коленкой, – выдавил слабое подобие улыбки Роман. – Если происходящее зависит от моего выбора, точность видения увеличивается в разы. Я мог дать тебе уйти или вовремя остановить. В первом случае на тебя бы наехали, во втором… сама знаешь, что было дальше.
– А моя паническая атака? В тот же вечер, ты ведь пришел на мое спасение.
– Тут мои приступы не при чем. Просто сложил два и два.
– Ладно… – У меня от таких новостей начала кружится голова. – Последнее: твои картины как-то связаны с видениями?
Сандерс молча кивнул. Я откинулась на сидении.
Больше вопросов не было.
Сидящая сова
Символ правой руки. Также называется «спящая сова» или «медальон». Знак означает ясное видение самого себя, принятие себя таким, какой ты есть. В том числе, может использоваться в клинической практике для подготовки психики пациента к дальнейшему лечению, а потому пишется нейтральными или совсем светлыми тонами.
Воспоминание четвертое
Двое рабочих в одинаковых синих комбинезонах, кряхтя и поругиваясь сквозь зубы, затаскивали по лестнице деревянный ящик. Сандерс едва успел шмыгнуть в сторону, когда они втащили свой груз в просторный зал галереи. Один из рабочих бросил на художника полный раздражения взгляд. В нем так и читалось: «Ишь, какое яйцо! Не помогаешь, так хоть бы под ногами не крутись». Подобные взгляды Лех периодически ловил в течение последних десяти лет. С тех пор, как они с Егором организовали свою первую выставку. Тогда – совместную. Их творческий дует «Сандерс и Минин» просуществовал совсем недолго, вскоре превратившись в соло. Егор ушел в тень, но некоторые его наработки Лех использовал и сейчас.
– Почему ты не хочешь еще раз попробовать выставиться? – спросил как-то друга Сандерс и получил в ответ довольно пространное:
– Знаешь, есть так называемые восьмидесяти процентные люди. Вроде талантливые, но что-то им все время не хватает, чтобы выбиться в высшую лигу. И как бы они не старались, как бы не корячились, путь туда им закрыт. Вот я из таких восьмидесяти процентных. А ты, Рома, нет. Ты стопроцентный. Может, не такой талантливый как я, но твои оставшиеся семьдесят-семьдесят пять процентов таланта дополнены еще личной харизмой, везучестью и каким-то шестым чувством, благодаря которому тебе удается отыскивать по-настоящему выигрышные идеи. Так что прости, старик, но я предпочту трудиться за кулисами. Там и спокойнее, и есть больше пространства для маневра. Ты ошибешься, и все… критики заклюют. А я волен творить, что угодно и ничего не бояться.
– Выкрутился, – хохотнул тогда Лех.
Но сейчас пришел к неутешительному для себя выводу: его друг был абсолютно прав. К вспышкам фотокамер и восхищенным отзывам критиков всегда прилагается страх стать посмешищем. И каждый раз видя, как рабочие извлекают из набитых опилками и ватой ящиков его работы, Сандерс чувствовал себя таким же экспонатом, только ничем не защищенным.
– Ну, как вам?
К Леху мячиком подскочил устроитель выставки, невысокий отчаянно лысеющий мужичок лет сорока пяти. Макар Иванович или Макар Петрович? Когда они впервые были представлены друг другу, художник не особенно вслушивался в его трескотню. А потом уточнять отчество стало как-то неудобно.
– Что именно? – не понял Лех.
– Мы поставили свет, как вы просили, – почти обиделся на невнимательность художника устроитель. – Пришлось закупить дополнительные светильники, ровно восемь штук, один мы повесили…
Сандерс предусмотрительно прервал отчет:
– Да-да, вижу. Прекрасная работа. Я вам очень благодарен.
Освещением, как и всеми остальными подготовительными работами, занимался менеджер Леха. В его обязанности входило проведение переговоров с галереями и музеями, вся логистика тоже лежала на плечах Шевцова. Единственное, что требовалось от самого художника – изредка подписывать контракты. Хотя и для этого обычно приглашали какого-нибудь юриста из числа знакомых. И все же Сандерс неизменно приходил за сутки-двое до открытия очередной выставки и все внимательно осматривал.
Ему нравилось наблюдать за тем, как из упаковок достают его картины, его скульптуры и инсталляции, как они одна за другой занимают положенные места. Нравилось смотреть, как просторный или не очень зал, до того пустой и голый, освещенный лишь техническими лампами, наполняется предметами, как преображается в сиянии множества прожекторов и спотов. Это тоже было своего рода искусство – превращения заурядного кусочка пространства в храм, где вместо икон висят живописные полотна, а все приходящие поклоняются не Создателю небесному, но земному творцу.
Скоро, совсем скоро и это место наполнится людскими шепотками, тихими шагами по паркету, а пока тут раздавались лишь треск да скрип отрываемых гвоздодером деревянных крышек.
Художник обернулся в ту сторону. Из небольшого ящика как раз извлекали его очередную работу-шутку: легкокрылого мотылька из тонкой проволоки и блестящей бумаги, привязанного к круглому основанию тонкой нитью. Пока мотылек покоился, но стоит подключить скульптуру к розетке или вставить в нее батарейку, как его поднимет вверх поток воздуха. Так, кружась по повторяющейся траектории, он и будет биться о стенки окружающего его колпака. Колпак тоже был особый, из пузырчатой пленки, в которую заворачивают хрупкие вещи при перевозке. Однажды рабочий, возившийся с этой композицией, не понял, что это вовсе не часть упаковки, и едва не освободил мотылька из его плена. Сандерсу пришлось вмешаться, иначе скульптура была бы безнадежно испорчена.
