Когда Шаталовой позвонили из офиса мужа (и как бы она не прибавляла про себя «бывшего», бумаги о разводе так и оставались не подписанными), она сначала не поняла, о чем вообще разговор. И только тщательно поковырявшись в закромах памяти, сообразила, что от нее требуют.
Ну да, было дело. Три месяца назад Тунгусов зачем-то поволок ее на выставку очередного недоживописца-недоскульптора. Официально, чтобы познакомиться с тенденциями современного искусства, неофициально, чтобы акции «ДиректСтроя» перестали так стремительно падать, ибо просочившиеся слухи о возможном разводе гендиректора подействовали на их стоимость, как популярное чистящее средство на сложные загрязнения. Тунгусов был крайне возбужден, весь вечер не отпускал Тоню от себя ни на шаг и разыгрывал из себя заботливого супруга в свете фото и телекамер. Привыкшая к подобным показательным выходам в свет женщина улыбалась всеми тридцатью двумя зубами и умирала от скуки.
Удивительно, но художник оказался не только экстравагантным, но и весьма талантливым. Пусть не все работы Леха Сандерса поражали воображение своим мастерством или новаторством, но парочка картин Шаталову, и вправду, зацепили. Особенно пришлось по душе ей простенькое на первый взгляд полотно под названием «Гусыня». На нем, как не трудно догадаться, красовалась водоплавающая птица с выводком гусят. Последние не семенили вслед за матерью к речке или пруду, а окружали гусыню со всех сторон. Если присмотреться, можно было заметить круговые дорожки полегшей травы, вытоптанной птенцами. Всего девять кругов, по числу гусят. А также планет, но об этом Шаталова догадалась позже. Было что-то удивительно притягательное в этой картине. Почти белые, похожие на пушистые комки ваты, птенцы, их мать – с большим клювом, красными лапами, готовая в любой момент броситься на любого, кто осмелится обидеть ее детей, – не иначе, сама квинтэссенция материнства.
Стоило Тоне произнести: «Я у себя бы повесила такую картину», – как Тунгусов немедленно завелся идеей купить «Гусыню». Это была не просто очередная акция из серии: надо показать, какой я хороший муж! В холодных глазах предпринимателя светилась расчетливость иного рода. Когда-то Тимофей купил, или думал, что купил, ее своим дорогим костюмом и ладными речами, теперь надеялся удержать Шаталову, исполняя любой ее каприз. Только вот исполнить то, что Антонина действительно желала, он был не в силах. Ведь повернуть время назад или хотя бы стереть из ее памяти последний десяток лет не мог даже самый щедрый миллионер на земле.
Она не видела, как Тунгусов договаривался о сделке, и договаривался ли. Жизнь закружила Тоню чередой похожих друг на друга дней, единственной отдушиной в которой стали встречи с ее ангелом. А потом раздался звонок из офиса. Картина? Какая картина? Оказалось, что художник лично встретился с Тунгусовым, и от нее, Антонины, требовалось теперь съездить к нему в мастерскую для уточнение некоторых деталей покупки. Адрес и контактный телефон прилагались. А дальше как в том стишке. Дело было вечером, делать было нечего. Тридцать первое декабря – не самый лучший день для выездов, и пыхтя в пробке, Тоня несколько раз подумывала повернуть обратно. Закрыться в своей одинокой квартире, закутаться в одеяло и до полуночи смотреть по телевизору старые-добрые новогодние фильмы. Но так и не повернула. Так и не закрылась. Вместо этого она благополучно добралась до дома художника, уже ожидающего ее на крыльце.
Сандерс оказался совсем не таким, каким его позиционировали СМИ. Предложил гостье тапочки, лично поднес чашечку ароматного чая. Если и был в его поведении налет так называемой звездности, то почти незаметный. У Тони не было никакого желания задерживаться здесь, но обаяние художника неожиданно подействовало на Шаталову так же, как осмотренные ею картины. Неспешный разговор, сначала о погоде-природе, перерос в беседу двух взрослых, хорошо понимающих друг друга людей. Они оба выросли в бедных семьях, оба старались подняться из грязи как могли. Но если у Тони не было ничего, кроме внешних данных да пробивного характера, то мужчину Всевышний наделил еще и талантом рисовальщика. Не слишком выдающимся, но достаточным, чтобы в купе с богатой фантазией и коммерческой жилкой, вытащить Леха из самых низов. Пусть и не творческий Олимп, но на горку местного масштаба уж точно. Сама не зная почему, Шаталова поделилась с ним своей неказистой историей, а Сандерс, в свою очередь, любезно позволил ей говорить, не прерывая и не задавая вопросов.
Жизнь перестала казаться такой уж никчемной и пустой, а день – неудачным, когда за окном послышался звук заглушаемого мотора, а через пару минут в гостиную не ввалились трое. Двое нежданных гостей были Шаталовой незнакомы, но за их спинами маячила Люда. Уж кого-кого, а нервную учительницу из паба, Тоня ожидала увидеть в доме художника в последнюю очередь. Огромные зеленые глаза за стремительно запотевающими стеклами очков стали еще больше и круглее. Все же Даня ни просто так назвал свою преподавательницу русского языка совой.
На несколько секунд Антонина совсем растерялась. Ей вдруг стало необычайно страшно, по телу прошел разряд, так что подушечки пальцев на ногах закололо. И вся эта комната с низкими шкафчиками, с зеленым нелепым креслом в углу, показались женщине чем-то вроде бутафории. До того происходящее: разговор, осмотр картин, – все это было не более, чем репетицией в ожидании других актеров. А сейчас занавес поднялся, а Тони даже не знала, какова ее роль. Потому что в жизни не бывает таких совпадений. Потому что у простых художников не может быть такого пронзительного взгляда. Мысль: «Он все это подстроил. Специально заманил к себе», – уже не казалась такой абсурдной, когда вслед за Тоней во двор по ступенькам сбежала Людмила и схватила ее за рукав шубы.
– Мне надо с вами поговорить. – И от этих слов у Шаталовой волосы на шее встали дыбом.
– О Данииле, как я понимаю?
– Да. Что вы от него хотите?
Что она хотела от своего ангелочка? Только присутствия. Хотела видеть его, слышать его голос, чувствовать такое долгожданное тепло в своей постели. Они с Тунгусовым спали в отдельных спальнях, словно какие-нибудь монаршие особы. И хоть муж часто наведывался к Тоне в опочивальню, но именно наведывался – у них не было того общего пространства, того самого кусочка мира, где можно вдвоем отгородиться от всех тревог.
В огромной двухуровневой квартире Шаталова чувствовала себя таким же предметом декора, как огромная ваза между пролетами окна или панно из деревянных планок, прикрепленных под разными углами – работа какого-то модного архитектора из Сибири. Тунгусов был падок на подобного рода «шедевры», тщательно собираемые им в разных уголках мира. На втором уровне висели африканские маски, в кухне красовалась небольшая скульптура кораблика, который сам собой переваливался через волны и шевелил парусами. Скульптурка Тоне нравилась, маски, как и большинство собранного мужем хлама, не очень.
Статуэтки собирали пыль, картины статично висели на гвоздях, сливаясь с общей пятнистостью обстановки, вазы копили фантики от конфет и никому, кроме уборщицы, приходящей два раза в неделю, до них не было никакого дела. В этом отношении Тимофей напоминал маленького ребенка, что играет новым самолетиком или машинкой первые полчаса, а потом складывает его в ящик к другим игрушкам и начинает требовать у родителей новое развлечение.
