– Вы знакомы? – наконец-то дошло до разгоряченного Даниила.
– Шапочно, – чуть поморщилась Шаталова. – Но это не повод мне «тыкать».
– Мой сын говорит, что ты – его девушка, это так? – Пропустил недовольство гостьи мимо ушей Рябин-старший.
Тоня вскинула бровь, чуть опустила свое полупальтишко, и с неожиданным вызовом ответила:
– Да. Мы встречаемся.
Эти слова ободряющим бальзамом пролились на сердце подростка. Он ощутил что-то сродни гордости, будто Шаталова сказала ровно то, чему Даня ее научил. Именно так, считал он, не стесняясь, не таясь, они и должны показывать всем, что их отношения – не какая-то прихоть, что они испытывают настоящее, подлинное чувство друг к другу, которому не помеха ни общественное осуждение, ни недовольство родных.
– А твой муж об этом знает?
– Ее бывший муж, – сделав ударение на втором слове, вместо Тони ответил юноша.
– Значит, не знаешь, – загадочно пробормотал Виталий Евгеньевич.
– Я ухожу. – Предприняла вторую попытку обуться Шаталова.
Но на этот раз ее остановил голос, от которого все внутри похолодело. Тоня и сама не знала почему, но чувствовала странную угрозу, исходившую от этой дурно накрашенной учительницы с глазами-хризолитами. Но только сейчас поняла, что ощущение это появилось не сейчас, и даже не после той встречи в доме художника, а при первом взгляде на Людмилу Алексеевну. Было в ней что-то, и если бы Антонина верила в подобную чушь, то опередила это самое «что-то» как «кармическое», «судьбоносное», «неизбежное». Шаталова же придерживалась иного мнения: нет ничего на этом свете, чего не мог бы контролировать сам человек. Нет ничего, за что бы он сам не был в ответе, будь то великие победы или столь же грандиозные промахи. Но убеждения – убеждениями, и возрастающая при появлении Часовчук тревога от них ничуть не уменьшалась.
– Расскажите ему. Признайтесь, это ваш последний шанс.
– Признаться в чем? – Навострил уши Даниил. – Тоня, чего она от тебя хочет?
– Я ухожу, – вновь повторила Шаталова. Даже к двери повернулась.
– Если вы не расскажите, это сделаю я.
Угроза-таки подействовала. С какой-то радостной обреченностью Антонина выдохнула и, развернувшись к Дане, спокойно произнесла:
– Да, нас не развели официально. То заявление… я его так и не подала. Собиралась подать, как только Тунгусов успокоится. Возила его с собой, надеялась, что скоро его блажь пройдет, и он даст мне вольную. Господи, я даже говорю, словно раба какая-то. Он так меня вымотал, так достал… Но какая, в сущности, разница: замужем я или разведена? Ты такой хороший, мой ангел… Разве это грех – поступать так, как хочешь? Мне лишь хотелось быть рядом с таким красивым, таким чистым и добрым мальчиком. Разве это плохо? Разве я делала кого-то несчастным?
Шаталова слабо улыбнулась, потом потянулась к дверной ручке.
– Не уходи, – услышала она за спиной. – Не уходи, Тоня!
– Прости, ангел…
Его никто не стал удерживать. Бросив полный гнева и боли взгляд в сторону учительницы, Даниил рванул вслед за своей возлюбленной. А та неспешно спускалась вниз по ступенькам, словно ждала погоню. В голове у Тони вертелась одна простая мысль: «Все к тому и шло». Их роман приговорен к растованию с самого начала. И дело тут вовсе не в разнице в возрасте, и вовсе не воинственно настроенном папаше парня. Это-то как раз – совершенные пустяки. Ей искренне нравился этот серьезный, целеустремленный парень. Нравилось смотреть в его полные восхищения ею, Антониной Шаталовой, глаза. Но рано или поздно Дане начнет не хватать ее простого внимания, рано или поздно мальчик вырастет и станет, как остальные мужчины, предъявлять на нее свои права. Она играла с ним, как с котенком, дергая у морды бантик из собственного обаяния и той рискованности, что несли их отношения. Но заигравшиеся котята не нравятся никому. А ее Даня с самого начала умел царапаться.
– Тоня, погоди! – Он поймал ее за локоть, разворачивая к себе. – Это правда? Ты замужем? Ты с ним не развелась, с этим… Тимофеем?
– Откуда ты знаешь, как его зовут? – удивилась Шаталова.
– В интернете нашел вашу совместную фотографию. Ты на ней очень хорошо вышла, – сам не зная, зачем, добавил юноша. – Я тебя понимаю. Правда. Жить с таким подлым, таким отвратительным человеком. Знаешь, как мой отец его назвал? Скунс. Ты должна как можно быстрее подать это заявление! Разведись с ним. Мне осталось всего несколько месяцев, а потом уедем с тобой в Новосибирск. Только ты и я.
– А дальше что? – неожиданно холодно спросила женщина. Даниил даже растерялся от такого вопроса.
– Я буду учиться, ты найдешь какую-нибудь работу…
– Продавцом? Или младшим бухгалтером? – Теперь к холоду примешалось нечто, что можно было с натяжкой назвать иронией, хотя больше походило на плохо завуалированное издевательство. – Ангел мой, открой глаза! Здесь у меня есть работа получше. Если мне удастся нанять хорошего адвоката по бракоразводным процессам, то еще и своя квартира появится, и капитал приличный. Тунгусов, тот человек, которого ты с таким пренебрежением назвал скунсом…
– Это не я назвал, а мой отец.
– …этот человек сделал для меня больше, чем кто-либо еще. И не тебе судить о наших с ним отношениях. Это мои с ним разборки. Помнишь нашу с тобой первую прогулку по городу? Помнишь, что я тогда сказала? Что не хочу ни от кого зависеть. Я сказала: «Мой милый ангел, с этих пор мы с тобой компаньоны, любовники и заговорщики. Ты можешь рассказывать мне все, что пожелаешь нужным, но не требуй от меня откровений, не требуй от меня изменить свою жизнь». Я хочу дышать, Даня, я хочу чувствовать себя счастливой, но сейчас… это становится скучным.
Шаталова с силой оттолкнула от себя ослабевшие руки юноши и продолжила спуск вниз. Тот на мгновение замер, обдумывая последние ее слова, а потом закричал:
– Ты что, бросаешь меня? Как ты можешь?! Тоня, погоди, вернись! Тоня, я люблю тебя, слышишь, люблю!
– Не звони мне больше, Даниил, – подняв голову в его сторону, ответила Шаталова.
Он так и остался стоять посреди лестницы, не в силах сдвинуться с места, пока несколькими этажами ниже не запиликал домофон. Все еще не мог поверить, что Антонина окончательно ушла.
Утром, когда он зашел за Шаталовой, та просто-таки светилась от счастья. На губах Даниила все еще горели ее горячие поцелуи, а аромат яблочного молочка для тела (Тоня едва вышла из душа, даже волосы высушить не успела), казалось, въелся в кожу самого Рябина. Пока она собиралась, он болтал о каких-то глупостях, и они смеялись, и любимая смотрела на Даню своими теплыми светлыми глазами. Он ни разу еще не видел ее такой беззаботной. В ответных шутках Тони не было прежнего сарказма, не было двойного дна, и, казалось, парень мог читать ее мысли. А потом она спросила: «Ангел, когда ты покажешь мне свою берлогу? Мне страсть как не терпится увидеть то легендарное проваливающееся кресло!» И Даня решил, что идея просто отличная. Только вчера он, как знал, убрался в комнате, так что теперь не стыдно было показать и кресло, и шашку, и свою личную скромную коллекцию достижений в виде грамот, дипломов и парочки медалей за различные школьные соревнования. Тем более, что родители, наконец, вышли на работу, а у Аринки намечалась очередная утренняя тренировка.
