Это была не спонтанная идея, нет. Но мужчина и сам не понял когда, в какой момент в нем появилась потребность действовать, а потом пришло осознание, что именно он обязан сотворить. Наверное, уже тогда, во время приступа, когда Роман смотрел за тем, как пожар сжирает обои, поглощает ковер, обращает в головешки мебель в спальне Виктории. Тот рисунок на стене, прямо над изголовьем кровати – Сандерс так и не смог его рассмотреть, но нашел уже позже, наяву. Каким-то чудом тот не обратился полностью в пепел, сорвался со своего места и, подхваченный огненным вихрем, залетел под шкаф. Когда же пришло время выносить мебель, Роман неожиданно наткнулся на обгоревший с краю кусок бумаги и спросил:
– Что это?
– О, надо же! – удивилась Виктория. Она стаскивала с кровати останки матраса, напоминающего тушу дохлого белого кита. – Я думала, от него ничего не осталось. Выбрось, ничего ценного. Как-то копалась в интернете, увидела эту картинку, мне понравилось, вот я и распечатала. Милый пейзажик, не знаешь, кто автор?
– Нет, – покачала головой Роман. – Но что-то подобное было, кажется, у Парселье, хотя это явно не он.
Пейзаж, и правда, был, как выразилась Вика, милый. Пустынный переулок в каком-то средиземноморском городке, трехэтажные дома, увитые растениями. Все дышит теплом, ароматом нагретой земли, сладостью пряностей и спокойствием. Картину будто залили густым медом: желтые стены домов, желтоватое вечернее небо, даже тент, натянутый над уличными столиками, и тот – желтый. Вполне понятно, почему Вика решила повесить именно этот рисунок в своей комнате: он не выбивался из общей цветовой гаммы спальни, и привносил при этом некое разнообразие и частичку уюта.
Далекая улочка поплыла перед глазами Романа, так что художник в срочном порядке скомкал бумажку, но не выкинул, а сунул в карман брюк. Потом, чтобы перевести дух, подошел к окну. Именно тогда, глядя на унылый вид мокрых высоток и полу облетевших деревьев, Роман ощутил пустоту, царящую в этой комнате. Она никогда не была для Вики безопасным пристанищем. Тут гнездились страхи женщины, сюда по ночам приходили тьма и удушье, страх и беспомощность таились в углах, готовые неожиданно напасть на свою беззащитную жертву. Будто в ответ на мысли художника, Виктория тихо прошептала за его спиной:
– Мне нравился этот пейзаж… он был порталом в иной мир. Иногда я смотрела на эти домики, на цветы, и начинающаяся паника отступала. Это глупо, знаю… надо справляться со своими эмоциями. Но часто я представляла, как проваливаюсь за пределы картины, выхожу на эту улочку, и та вовсе не безлюдна. По ней снуют велосипедисты, дородные тетушки высовываются из окон, чтобы вытрясти половички, детвора гоняет мяч. То место, оно так отличается от нашего городка! Там точно должны жить добрые, хорошие люди… И знаешь, что хуже всего? Картина написана явно с натуры, а значит, все, что тот запечатлено на самом деле существует где-то, в тысячах километрах отсюда. И я никогда не узнаю: похожи мои фантазии хоть чуть-чуть на реальность?
– Ну, что поделать? – как можно беззаботнее отозвался Роман. – Всегда хорошо там, где нас нет, так? В детстве я, например, очень хотел побывать в пустыне. Прямо грезил о раскаленных песках, оазисах, караванах, бредущих под палящим зноем. Странные мечты, не находишь? Обычно люди хотят побывать в Париже или, например, в какой-нибудь тропической стране. Увидеть коралловые рифы или величественные пирамиды, а меня тянуло стать подобием сосиски на раскаленной сковороде.
Алиса уверена: моя тяга к пустыне была связана с тем, что нам приходилось жить с ней в малюсенькой комнатке и подсознательно я, таким образом, стремился к простору, к увеличению личного пространства. Но, по моему мнению, разгадка гораздо проще.
Мы считаем, что оказавшись там, где не так, как здесь, и сами станем не такими. Что жизнь изменится, если сделать новую прическу, переехать из города в деревню или, вообще, в другую страну. Пустыня так не походила на все, что я видел, пока рос, что мне стало интересно, как и тебе: а так ли оно?
– И каков же ответ? – оторвавшись от складывания уцелевший одежды в мешок для мусора, спросила Виктория. Мужчина улыбнулся и совершенно искренне пожал плечами:
– Я ведь так и не побывал в пустыне, откуда мне знать?
Тот разговор состоялся почти полторы недели назад, но только сейчас Сандерс закончил все подготовительные работы. Он не торопился, ему незачем было укладываться в сроки, подгонять собственные мысли, словно ленивого ишака на горной дороге. Впервые за много лет Роман собирался сделать что-то полезное, по-настоящему нужное не для себя, а для другого человека. И этим человеком стала Виктория, такая хрупкая, такая сильная, мечтательница и фантазерка, любящая «тайные знания». Тонкая нить, соединившая их в первую встречу стала прочной как стальной канат. Теперь, куда бы Роман ни отправился, ему суждено было вернуться к ней.
Судьба? Нет-нет, не стоит разбрасываться столь громкими словами, да и художник не верил в судьбу. А вот в свое проклятие, в свою миссию – да. Он не был избран, не был призван высшими силами. Медные трубы не затрубили, врата не отворились. Просто иногда, среди шестерок и семерок в раскладе выпадает туз, иногда шарик рулетки вопреки всем теориям выпадает три раза подряд на одно и то же число. Так бывает. Просто бывает, и Романа вполне устраивает это объяснение.
Кто-то рождается с шестью пальцами на руках, кто-то обладает абсолютным музыкальным слухом. Мозг Сандерса функционирует не так, как у других людей.
Когда-то он боялся этого, ненавидел свой изъян, старался игнорировать, потом начал противиться. Но когда увидел выходящую на проезжую часть Викторию, когда услышал ее шепот: «Спасите… кто-нибудь!» – понял, что только благодаря его ущербности эта женщина еще жива. И Роман сдался ради нее. Перестал горстями пить таблетки, снял свои «пасмурные» очки и взглянул на мир широко открытыми глазами.
Каждый вечер, уходя от Виктории, художник делал одну-две фотографии с разных ракурсов. Набережная улица была длинной и прямой, так что с одного ее конца можно было рассмотреть здания на другом. Роман снимал их, наводил объектив фотоаппарата на переплетения проводов, на зеркала луж, обрамленные упавшей листвой. Будто волшебник, он вырывал последние лучи солнца из лап времени, прятал их в черный короб фотоаппарата вместе с гулом автомобилей и разговорами прохожих. Кусочек города, частица навсегда уходящей поры.
«Знаешь, чему должен научиться художник?» – однажды спросил у Романа его учитель.
«Перспективе? Правильному сочетанию красок? Не знаю… должен научиться видеть красоту даже в обыденных вещах?» – теряясь в догадках, один за другим выдавал предположения ученик.
«Нет. Хотя все, что ты сказал, тоже важно. Но прежде всего художник должен научиться выражать себя через рисунок. Сложно хорошо рисовать, но еще сложнее рисовать сообразно со своим внутренним миром. Чтобы глядя на картину, люди могли прочитать твои мысли, прочувствовать то, что чувствовал ты, стоя перед мольбертом. А потому не спеши хвататься за карандаш всякий раз, едва тебе захочется порисовать. Бери его лишь тогда, когда чувствуешь в том неистребимую необходимость».
