1/11
Темнота опустилась резко, словно на город накинули черный мешок. Прежде полупустые шоссе постепенно наполнялись автомобилями; люди торопились с работы домой. И только Доброслав брел прочь от дома, прочь от надоедливой опеки жены. У него не было ни цели, ни какого-либо определенного маршрута. Да и что лукавить, когда он выбежал из квартиры, то даже не подумал, зачем это делает. Но и оставаться в одном замкнутом пространстве с Валерией больше не мог.
Чем дальше, тем больше жена начинала напоминать ему тещу. Такая же авторитарная стерва, которая не считается с твоим мнением и убеждена, что имеет эксклюзивные права на жизнь окружающих. У них в семье никогда не было демократии, не было равноправия. Но раньше Слава как-то не задумывался об этом. Или просто не желал. Вечно высмеивая подкаблучников, мужчина предпочитал не верить, что сам находится в роли шеи, что вращается лишь благодаря жене-шее.
Возможно, потому что раньше Лера все же шла на какие-то компромиссы. Да и Доброслава устраивало положение дел. В доме всегда было чисто, холодильник никогда не пустовал: хозяйкой Валерия была просто превосходной. В обществе она тоже не давала повода для стыда. Всегда улыбчивая, умеющая и пошутить, и выслушать с самым серьезным лицом любую чушь от собеседника. Но проводя с Лерой почти двадцать четыре часа в сутки в течение нескольких недель, Слава прочувствовал всю тяжесть ее натуры. Всю неуступчивость, ограниченность, зацикленность.
Он хотел только одного – тепла. Простого человеческого участия. Доброславу не нужна была терпеливая сиделка. Не нужна была жертвенная овца, плетущаяся вслед за пастухом на заклание. А именно так себя вела сейчас Валерия. С момента, как мужчина открывал глаза и до отхода ко сну все разговоры в их доме касались только его ушей, его головы, его стула и мочеиспускания. Спрашивая десять раз на дню, не болит ли у Славы голова, не тошнит ли его, нет ли каких-нибудь ухудшений, Лера вызывала в муже вовсе не благодарность, а раздражение. Утром его ожидал не ободряющий поцелуй, а стакан воды и очередная горсть таблеток. С того дня, как супруги узнали о болезни Славы, Лера ни разу не посмотрела на него, как на личность. Словно от старого доброго парня осталась одна оболочка, комок спутанных проводов-нервов, с перегревающимся от натуги процессором.
Слава задыхался. Самым что ни есть натуральным образом. Как если бы кто-то время от времени пускал угарный газ в их квартиру. Грудь постоянно спирало, в горле першило. Но дело было не в воздухе, а в самой атмосфере. Впервые Доброслав чувствовал себя узником в собственном доме. За ним следили. Любую попытку самостоятельности жестоко пресекали. Он питался по расписанию. Он гулял под надзором. Каждое его движение фиксировалось чуть ли не на камеру. Уж во всяком случае, записывалось в специальный дневник, который завела по совету из интернета (когда-нибудь он просто перережет оптоволоконный кабель!) Лера и теперь с маниакальной тщательностью заполняла каждый вечер, пока подопытный муж сидел за очередным заданием на тренировку памяти.
Но даже это Доброслав мог вынести. Если бы у нее была надежда. Лера старалась при нем выглядеть веселой, но мужчина замечал, как меняется ее лицо, когда та отворачивается. В нем была скорбь. В нем читалась неотвратимость конца и почти христианское смирение с этим. Подобно монахиням, Валерия смиренно несла свой крест в лице больного мужа. В те часы, когда она уходила на работу, только в те часы Доброслав чувствовал себя здоровым. Или почти здоровым. Он мог не думать о своей памяти, которая превращалась в решето. Мог не замечать просыпаемого мимо чашки сахара, или противного покалывая в кончиках пальцев. Он мог верить, что когда-нибудь болезнь отступит.
Лера настояла, чтобы супруг бросил работу. Пока тот находился на больничном, но она все чаще говорила: «Тебе придется уволиться» Это называлось у Леры реалистичной позицией, Слава же считал подобные предложения обычным вредительством. Да, однажды он заблудился в городе, перепутал остановки. Но с кем не бывает? Даже лечащий его невролог твердила, что Доброслав держится молодцом. Так почему его собственная жена во всем видит дурное предзнаменование? А Валерия и сама, кажется, не понимала этого. Не понимала, что проиграла бой, еще не начав борьбу. Хотя и пыталась барахтаться, как лягушка, рассчитывая взбить масло. Бесполезно. Его недуг – не крынка сливок, а бочаг с мутной водой. И теперь Лера методично топила мужа, вместо того, чтобы выбраться самой и бросить ему веревку.
Как и у всякого, тем более, не совсем здорового человека, у Славы случались как хорошие, так плохие периоды. Он мог несколько дней подряд ощущать себя бодрым, ум его был ясен, а походка – тверда. А потом враз превратиться в совершенную развалину, которой даже с дивана лишний раз встать невмочь. Мысли мужчины становились обрывочны и туманны, как у того, кто не спал больше суток и продолжал упрямо бороться со сном. Сознание напоминало постоянно меняющие очертания облака – трудно поймать надолго хоть один образ. Слава пытался напрячься, пытался сосредоточиться, но они проносились со скоростью сверхзвукового самолета и тут же пропадали. В такие часы на него находило жуткое раздражение. Любой лишний звук, любое движение могло довести мужчину до белого каления.
Сегодня Славе было особенно паршиво. Утром в ванне он на несколько секунд задумался, в какую сторону закручивается колпачок у зубной пасты. И это, казалось бы, пустяковое происшествие надолго выбило его из колеи. К обеду он уже не мог контролировать свою злость. Та была подобна селю, что несется вниз со склонов, увлекая все на своем пути. Но если для схода тонн камней и воды существует причина в виде, например, затяжных ливней, то злость Доброслава причин не имела. То есть, конечно же, причина была. Какие-то серые клеточки в мозгу подали другим клеточкам неправильный сигнал, те, в свою очередь, выбросили в кровь не те химические соединения. Но разве это могло служить оправданием поднявшемуся давлению, участившемуся сердцебиению и возникшему желанию кого-нибудь придушить?
У него не было никаких иных хотений, кроме как свернуться калачиком на кровати и погрузиться в состояние небытия. Так послушная лодка раскачивается на волнах, то бегущих к берегу, то толкающих ее по возвращению под днище. Но вскоре апатия сменилась привычным уже раздражением. Не понимая, или не желая понимать вовсе его состояние, Валерия затеяла уборку. От звука пылесоса начался зуд. Сидя в кресле, Слава продирал кожу на предплечье, все больше взвинчивая себя. Шорох трения волосков о кожу, скребыхания ногтей и гул пылесоса сливались в одну адскую какофонию, подобно сверлу, ввинчивающуюся в каждую косточку, сотрясая мужчину изнутри. И вот, о счастье, – все стихло. Наступила блаженная тишина. На какое-то мгновение пришло успокоение, даже голова перестала быть такой тяжелой. В сумбуре дум, похожих на кисель, появилось несколько более-менее четких мыслей, за которые мужчина постарался зацепиться.
– Слава, иди есть!
Взмах кинжала, резкий удар. Мысли разлетаются перепуганными птицами, а натянутые нервы не выдерживают. Снова припомнилась зубная паста, и вчерашняя промашка с фамилией их общего с Лерой друга.
И надо же ей было влезть со своим обедом! Доброслав не чувствовал голода, от слова совсем. Кровь его, перенасыщенная адреналином и тестостероном, ринулась сначала к голове, а потом вдруг вся отхлынула вниз. Гнев перерос в желание так резко, что мужчина сначала не понял, чего предпочитает больше: заткнуть Леру или заняться с ней любовью. Конечно, одно другого не исключало. Жена всегда достаточно сдержанно вела себя в постели. Слишком сдержанно.
