– А ваш дом далеко отсюда?
– Нет. Вон он, – ткнула пальцем Людмила в серое блочное здание.
По прикидкам подростка до него было еще минут пять-семь неспешным шагом. Значит, надо ускориться. Как застоявшийся в стойле молодой жеребец, почуявший свободу, Даня рванул вперед. Пытающаяся поспеть за ним учительница тоже прибавила шаг, но не совладала со своими паршивыми ботинками или косолапыми ногами. Левая стопа вдруг резко вывернулась внутрь, женщина покачнулась и присела на грязный снежок.
Оказывается, учителя литературы вопят то же, что и представители иных профессий, когда подворачивают ноги. А именно:
– Ай, твою мать…
– Людмила Алексеевна! – бросился к ней школьник.
– Прости, прости… вырвалось. Давай сделаем вид, что ты этого не слышал, а? – зачастила женщина.
– Да черт с ним. Ваша нога, вот главное. Можете встать?
Люда уцепилась за протянутую руку и с усилием приподнялась. Левая щиколотка отозвалась стреляющей болью. Лицо заливала краска. Хорошенькая же история, ничего не скажешь! И она словно какая-то торговка с ярмарки. Опозорила своим поведением саму профессию преподавателя. Теперь придется принять постриг и уйти в самый глухой монастырь. Потому что вымолить прощения у этого парнишки точно не выйдет. Вон, как шкодливо блестят у него глаза! Конечно, Рябин не болтун, но если проговориться об их сегодняшнем злоключении, скоро вся школа звенеть будет, какая Часовчук непутевая.
– Говорил же, – укоризненно добавил Даня, оглядывая Людмилу. – Вот, и пальто испачкали.
– Сильно? – едва не свернула шею в попытках рассмотреть собственную спину женщина.
– Прилично. Хорошо, песок, а не грязь. Подсохнет, отряхнете, потом в химчистку сдадите. Не смейте сами стирать, я серьезно. У моей сестры было такое пальто, из шерсти. Она пыталась смыть грязь, только развезла, разводы остались, – раскомандовался школьник.
Оставшийся путь до дома стал для Людмилы настоящей пыткой. Она старательно делала вид, что падение ничем серьезным для нее не закончилось. Но нога болела дико, так что полностью скрыть хромоту не получалось. Даня отставил локоть, оставляя на усмотрение русички, цепляться за него снова или нет. И только у самого подхода к арке Часовчук ему уступила, от облегчения едва не повиснув на руке парня всем весом. Нет, нельзя. У нее тоже есть гордость. Или хотя бы какое-то чувство собственного достоинства. Он всего лишь мальчишка, которому только возможность дай посмеяться над учителем. А Люда ненавидела, когда над ней смеялись.
Они поднялись на четвертый этаж.
– Вот тут живет моя подруга Виктория, о которой я тебе говорила.
– Ага, – без особого энтузиазма кивнул парень.
– Надеюсь, она дома… у нее график через день два дня работы. Хотя Вика говорила, что у нее отпуск еще не кончился. Представляешь, прямо посреди белого дня у нее квартира загорелась? Тогда-то я с этим художником первый раз и встретилась. На фотографиях он выглядит как-то представительнее, – чтобы хоть чем-то заполнить затянувшуюся паузу в разговоре, принялась рассказывать Людмила.
К ее радости, дверь вскоре отворилась. На Рябина упал взгляд чуть косящих темных глаз. Потом что-то мелькнуло на их дне:
– Ты… кто?
– Это я, – вынырнула из-за металлического полотна учительница. – Тут один из моих учеников хотел познакомиться с Лехом. Вот я подумала… вы с ним довольно близки. В смысле, дружите.
– Да, но сейчас его тут нет, – довольно холодно ответила Виктория. – Как тебя зовут, мальчик?
– Даниил.
– Хорошо. Как только увижу Леха, порадую, что у него обнаружился еще один поклонник. Хорошо?
– На самом деле, я не его поклонник, – раскололся парень. – Просто меня заинтересовала та татуировка на руке Сандерса. Понимаете, хотел узнать, что это знаки такие? Простите за беспокойство.
– А, понятно, – тон Вики не потеплел ни на градус. – Ладно, если узнаю – передам через твою учительницу. А сейчас извините, у меня там суп варится.
Дверь закрылась, оставив двоих на темной площадке.
«Надо было сказать, что я постоянно рисую подобные, – запоздало подумал Рябин. – Но ничего, теперь мне известен адрес этой Виктории. Может, как-нибудь сам сюда нагряну. Один, без Людмилы»
– Ладно, я того, пойду, – вслух же сказал юноша. – Вы сами до квартиры дойдете?
– Конечно, – не очень уверенно согласилась Часовчук. – А, может, в качестве компенсации я тебя чаем угощу. Все-таки на улице холодно и…
– Нет, – отрезал Даня. – Спасибо Людмила Алексеевна, но меня дома ждут дела.
Он развернулся и стремительно заскакал вниз по лестнице.
Чай. На лицо наползла невольная улыбка. На прошлой неделе его также приглашали зайти и чаю обещали.
– Не хочешь ко мне наведаться? – бархатный голос в трубке сладко обволакивал не только ухо Дани, но и его сердце. – Я такой замечательный чай купила.
– Черный, я надеюсь? – уточнил тогда старшеклассник. Он не очень любил необработанное сено, именуемое зеленым чаем. – Или под чаем ты что-то другое имеешь в виду?
– Нет, когда я говорю «чай», это значит исключительно напиток, приготовленный путем заваривания листьев чайного куста. Не люблю эвфемизмы и экивоки. Вообще не люблю любые идиотские слова на «э». А что, ты подумал вовсе не о чае? Извини, но на секс вроде приглашать не принято.
– Так я не понял, – окончательно встал в тупик Рябин, – Ты все-таки, зачем меня зовешь?
– На чай, ангелок… и на секс, – рассмеялась своим неподражаемым смехом Антонина. – Ты меня раскусил. Какая нынче сообразительная молодежь пошла, просто диву даюсь! Придешь?
– Да. Уж больно соблазнительное предложение. Это я о чае, – не остался в долгу парень.
– Теперь мне стало интересно, что ты имеешь в виду под словом «чай»? – уточнила Шаталова.
– То же, что и ты, – не удержался от смешка Даня.
Потом, спустя три или четыре часа они сидели на кухне и пили кофе. Антонина напялила на себя, похожий на кимоно, халат. Рябин ограничился брюками. В квартире было автономное отопление, духота стояла необыкновенная, но женщина наотрез отказалась открывать форточку. Сказала, что после душа его обязательно просквозит.
– Думаю, – отпивая небольшой глоток, решил подросток, – я должен почаще заходить к тебе на чай. Он, и правда, восхитительный.
– Дурачок, – мягко пожурила его Шаталова. – Я тоже тебя люблю.
Даня чуть не поперхнулся. Это было впервые, когда женщина вот так прямо призналась в своих чувствах. Обычно она ограничивалась чем-то вроде: ты очень милый, ты мне нравишься, мне с тобой хорошо. Не зная, как реагировать на такие откровения, Рябин лишь позорно стушевался.
– И я люблю тебя. – Наедине с собой, в тишине чужого подъезда слова дались легко. – Я люблю тебя, Антонина Шаталова.
