– Будучи сулидором, ты помнишь свою прежнюю жизнь в качестве нилдора? – спросил Гандерсен.
– Конечно! Какую ценность может иметь опыт, о котором забываешь? Мы накапливаем знания. Наше познание истины более глубоко благодаря тому, что мы видим мир то глазами нилдора, то глазами сулидора. Обе формы существования отличаются друг от друга не только телом. Повторное рождение – это вступление в новый мир, а не только в новую жизнь.
– А если кто-то, – поколебавшись, спросил Гандерсен, – не с этой планеты, он может пройти повторное рождение? Что тогда происходит? Какие изменения?
– Ты видел Курца?
– Видел, – ответил Гандерсен. – Но я понятия не имею, что с ним случилось.
– Курц стал подлинным Курцем, – сказал сулидор. – Ваш вид не поддается настоящему превращению, поскольку у вас нет соответствующего второго вида. Да, вы изменяетесь, но лишь в границах собственных возможностей; вы освобождаете те силы, которые в вас уже существуют. Курц, пока спал, выбрал для себя новую форму – никто ее ему не навязывал. Это нелегко объяснить словами, Эдмундгандерсен.
– Значит, если бы я снова родился, я не обязательно превратился бы в нечто такое же, как Курц?
– Нет. Разве что твоя душа точно такая же, как душа Курца, что, однако, невозможно.
– Кем же я в таком случае мог бы стать?
– Этого никто не знает. Если ты хочешь узнать, что может тебе дать повторное рождение, ты должен просто родиться во второй раз.
– Но можно ли мне? – спросил Гандерсен.
– Когда мы впервые встретились, я сказал, – спокойно и серьезно говорил На-синисул, – что никто в этом мире не будет удерживать тебя от чего бы то ни было. Тебя не остановили, когда ты поднимался на Гору Возрождения, не задержали, когда ты исследовал пещеру. Тебе не будет отказано в повторном рождении, если ты ощущаешь потребность пройти его.
Гандерсен сразу же сказал, решительно и твердо:
– Я хочу снова родиться.
Глава шестнадцатая
На-синисул молча ведет его в пустую комнату и жестом показывает, чтобы он снял одежду. Гандерсен раздевается, неловко путаясь в молниях и застежках. По приказу сулидора он ложится на пол, так же как и другие кандидаты на повторное рождение. Камень столь холоден, что Гандерсен почти деревенеет, коснувшись его голым телом. На-синисул уходит. Гандерсен смотрит на светящийся в вышине потолок. Помещение настолько велико, что в нем свободно может поместиться нилдор. Гандерсену, лежащему на полу, оно кажется огромным.
На-синисул возвращается, неся деревянную чашку. Он протягивает ее Гандерсену. В сосуде – светло-голубая жидкость.
– Пей, – мягко говорит сулидор.
Гандерсен пьет. Жидкость сладкая на вкус, как подсахаренная вода. Нечто подобное он уже пробовал, он знает, когда это было: на биостанции, много лет назад. Это тот запрещенный яд. Он опорожняет сосуд, и На-синисул оставляет его одного.
Входят два сулидора, которых Гандерсен не знает. Они присаживаются по обе стороны от него и начинают тихо, монотонно петь. Это ритуальное песнопение. Гандерсен ничего не понимает. Они массируют и гладят его тело, а их лапы с чудовищными, сейчас спрятанными, когтями удивительно мягки, как кошачьи лапки. Он напряжен, но напряжение постепенно спадает. Он чувствует, что наркотик начинает действовать: ему тяжело дышать, голова тяжелеет, перед глазами все плывет. Снова появляется На-синисул, хотя Гандерсен не заметил, как тот вошел. Он снова держит чашку.
– Пей, – говорит он, и Гандерсен пьет.
Это совсем другая жидкость, а может быть, лишь другая фракция того же самого яда: горькая, с привкусом дыма и пепла. Он заставляет себя выпить до дна, а На-синисул терпеливо, молча ждет, пока Гандерсен не закончит. Старый сулидор снова уходит. У выхода из зала он оборачивается и что-то говорит, но его слова непонятны Гандерсену.
– Что ты сказал? – спрашивает землянин. – Что? Что? – его собственные слова кажутся тяжелыми, как свинец, они падают на пол и разбиваются. Один из поющих сулидоров сметает осколки слов в угол быстрыми движениями хвоста.
Гандерсен слышит шум, словно в его камеру льется вода. Глаза его закрыты, но он чувствует, что вокруг него собирается влага. Однако это не вода, но какая-то более густая жидкость. Может быть, нечто вроде желатина. Он уже погружен в нее на несколько сантиметров, а уровень ее продолжает подниматься. Она холодная, но не слишком, и приятно отделяет его от каменного пола. Он чувствует слабый запах гвоздик и клейкую густоту жидкости – словно звуки фагота на самом низком регистре. Сулидоры все еще что-то напевают. Он чувствует, что ему в рот вставляют тонкую трубочку – мягкий звук флейты – и через нее течет какая-то густая и маслянистая субстанция, которая издает приглушенный звук литавр, касаясь его нёба. Желатин уже доходит ему до подбородка, это приятно. Трубку вынимают, когда жидкость начинает заливать его рот. «Смогу ли я дышать?» – спрашивает он, и, хотя сулидор отвечает ему на таинственном языке, Гандерсен успокаивается.
Он весь облеплен желатином, который покрывает пол до метровой высоты. Сквозь его слой проникает бледный свет. Гандерсен знает, что поверхность субстанции гладкая, без каких-либо нарушений, и идеально прилегает к стенам – он превратился в куколку. Пить ему больше ничего не дадут. Он будет лежать здесь, пока снова не родится.
Теперь он уже знает, что, прежде чем возродиться, нужно умереть. Приходит смерть и охватывает его. Гандерсен мягко проваливается в черную бездну. Он чувствует объятия смерти. Гандерсен плавает в дрожащем безмолвии, будто подвешенный в черной пустоте. Сквозь него проникают лучи пурпурного и алого света. Они пробивают его тело, как металлические дротики. Он качается. Вращается. Всплывает…
Он еще раз встречает смерть и сражается с ней. Он побежден. Тело его распадается, и яркий дождь частичек Гандерсена рассеивается в пространстве.
Эти частицы ищут друг друга. Они кружатся вокруг. Танцуют. Ловят друг друга. Они принимают внешность Эдмунда Гандерсена, но этот новый Гандерсен сверкает, как чистое, прозрачное стекло. Блестящий, прозрачный человек, сквозь которого беспрепятственно проходит свет прекрасного солнца, пульсирующего, как сердце Вселенной. Из груди Гандерсена расходятся лучи, его тело освещает галактики.
Он испускает разноцветные лучи, которые соединяют его со всеми во Вселенной, кто обладает г’ракх.
Он – частица биологического разума Космоса.
Его душа соединяется со всем сущим и со всем грядущим.
Он безграничен.
Он может дотянуться до любой души и коснуться ее.
Он касается души На-синисула, а сулидор допускает его к себе и приветствует. Он касается Срин’гахара, Вол’химиора многократно рожденного, Луу’хамина, Се-холомира, Йи-гартигока, каждого из нилдоров и сулидоров, лежащих в пещерах и проходящих метаморфозу, жителей туманных лесов и тех, кто обитает в джунглях, и тех, кто самозабвенно танцует на далеком плоскогорье, всех прочих на Белзагоре, кто наделен г’ракх.
