– Все еще впереди, не вешай нос!– часто повторял Брэд, глядя в грустные глаза сестры.
И она ему верила.
Эль-Пачито, июнь 1994 года
Утро выдалось солнечным, пахло свежестью и росой. Пели птицы, лошади в загонах игриво ржали от нетерпения вырваться на зеленые луга. Но в доме Дьюго пахло спиртом, отваром из трав и угнетающей разум болезнью.
Тишина. Хелен покачивалась в кресло-качалке, кутаясь в потрепанную шаль, и смиренным взглядом рассматривала лицо мужа, который лежал в постели с очередным обострением пневмонии. Она бесцельно переводила взгляд с его лица на стены, мебель, пол. Сейчас они казались ей такими серыми, набитыми грязью, заразными бактериями и насквозь пропитанными запахом пота и лекарств. В груди становилось холодно, пусто. Настолько пусто, что Хелен не чувствовала ни сердца, ни легких, даже ее дыхание было поверхностным.
Столько лет жизни было отдано иллюзии, которой она подчинила все свои потребности и мечты. Ей удалось скрыть все свои тайные желания, вычеркнуть из памяти дорогие сердцу события молодости, создать новую себя и развить чувства, которые должны были защищать ее от разочарования и сожаления. Но годы шли, а новая жизнь не приносила удовлетворения и покоя.
Ланц с каждым месяцем чувствовал себя хуже. Сердце давало о себе знать, организм ослаб и подхватывал любую инфекцию. Дьюго становился раздражительным и пассивным. Ферма держалась на плечах Хелен и наемных рабочих. Разведение скакунов остановилось, доход приносили только кукурузные поля. На жизнь хватало. И в этом досадном положении единственное, что радовало Хелен, – это ее дорогие дети. Ее ли стараниями, или стараниями господа в них не оказалось ничего общего с тем, что отвергала женщина. Они не были пассивными, эгоистичными и черствыми. Все они упрямо шли к своей цели, и ничто не могло их остановить. Теперь, когда Брайан и София покинули дом, а Милинда, хоть и выбрала иной путь, но верила в свое благополучное будущее, Хелен стало жаль себя. Сколько еще было отпущено жизни? Но сколько бы и какой, она решительно уверялась в том, что не хочет доживать ее так, как это происходило уже больше пятнадцати лет.
И вчера, когда Бенджамин Логан по телефону сообщил ей, что получил приглашение на работу в клинике Хьюстона, она впала в состояние смятения и тревоги. Неодолимая тоска легла на сердце, и оно так больно сжалось, что до сих пор не отпускало. Не было сил для решительных действий, для обретения новых надежд, и те юношеские мечты уже поблекли и потеряли значение. Хелен выросла. Хелен – зрелая женщина. Что можно было изменить, если дорогой человек уезжал и, скорее всего, не собирался силой увозить ее с собой. А она с угрызениями совести, с громкими протестами, но уехала бы и уже не вернулась. И если бы так случилось, она была бы счастлива. Так хотелось, чтобы один раз в жизни кто-то правильно решил за нее. Соблазн был так велик, несмотря на чувство вины.
Ланц громко закашлялся в удушающем приступе и перевернулся на другой бок. Хелен одумалась, затем оживленно размяла плечи. Лучик надежды ослабил тиски, сжимавшие ее тело. Она смело поднялась, сбросила шаль, мельком взглянула на себя в зеркало и, на ходу поправляя волосы, выбившиеся из пучка на затылке, вышла из спальни.
Навстречу матери шла Милинда.
– Доброе утро, мам!
Хелен с отстраненным видом кивнула в ответ и, спускаясь по лестнице, быстро проговорила:
– Я ненадолго. Скоро вернусь… Присмотри за отцом.
Милинда проводила мать недоуменным взглядом и пошла в комнату отца.
***
Бенджамин вертел в руках билет на утренний поезд в Хьюстон и задумчиво смотрел в окно ординаторской.
– Доктор Логан, я уложила ваши бумаги,– сообщила медсестра и шумно поставила кожаный кейс на его рабочий стол.
– Спасибо, Глэдис. Свари-ка своего фирменного кофейку на прощание,– вежливо попросил Бен.
Медсестра кивнула и вышла. Он опустился в кресло и, откинувшись на спинку, мысленно прощался с кабинетом, в котором проработал двадцать шесть лет. Через час он будет сидеть в автобусе и со скоростью безрадостно пролетевших лет удаляться от Эль-Пачито, от места, в которое он когда-то спешил, только чтобы быть ближе к женщине, которая сделала его самым счастливым, а затем и самым несчастным человеком в мире. Ее голубые глаза, смущенные, но с тайным ожиданием преследовали его на протяжении многих лет. И сейчас они были по-прежнему прекрасны, но грустны, уже не наивны, а мудры, изредка сияющие радостью…
Бен вздрогнул оттого, что резко кольнуло в груди. На него смотрели эти тоскливые глаза, чуть тревожные, но с теплом, исходящим из глубины души.
– Хелен!– удивленно и растерянно подскочил с кресла Бен.
Хелен, одинокая, озябшая от утренней прохлады, стояла в дверном проеме и с внутренним волнением смотрела на мужчину.
– Хелен, проходи, присаживайся… Что-то случилось?
Бен суетливо обошел стол, заботливо отодвинул стул и коснулся кончиками пальцев плеча женщины.
Хелен прошла на середину кабинета, не отводя глаз, не обращая внимания на приглашение присесть, продолжала молча стоять и смотреть на него. Логан смотрел на нее беспокойными глазами и от волнения не знал, что ему предпринять: то ли начать разговор, хотя и не знал, с чего, то ли в неловком молчании терпеливо ждать, пока она сама проявит инициативу.
Через несколько секунд Хелен осознала неловкость ситуации и, наконец, опустив глаза, ровным тоном проговорила:
– Не знаю, что тебе сказать… на прощание. Наверное… желаю тебе удачи… Спасибо, что помогал мне и моим детям… Береги их там за меня…
Выговорить такие простые слова оказалось нелегко. Хелен всеми силами пыталась не выдать тоски и сожаления. А больше всего боялась нечаянно дать понять ему, что не хочет, чтобы он оставлял ее здесь одну. Но на ее лице отражалось все, что она хотела бы сказать, и все, что чувствовала. И Бен это прочел.
Оба понимали, что говорить об утраченном или о возобновлении отношений за сроком давности уже несерьезно и бессмысленно. Ничто не могло стереть прожитых лет отдельной, разной жизнью обоих. За много лет Логан научился жить один, не имея сердечных привязанностей, увлечений. И Хелен, живя за заботами о детях, муже и поместье, утратила юношескую романтичность, веру в счастливую любовь, была привязана к иным правилам и нормам жизни. Казалось, что уже ничто не могло их связывать. Но их взгляды, пересекаясь мельком то там, то тут, каждый раз будили в них тоскливое томление в теле и мыслях.
– Хелен, я уезжаю в Хьюстон. Удача мне понадобится… Но я ничего не забуду…
Хелен молчала, тупо уставившись на подол своего платья.
– Не знаю, будет ли для тебя неожиданностью, но… поедем со мной?– слегка дрогнувшим голосом продолжил Бен.– Здесь мне нечего делать. Я долго держался на этом месте, и ты знаешь, почему…
Она судорожно сжала пальцы в кулак.
–…Но я больше не смогу выдержать… Я хочу жить, устал быть одиноким. Мне больно это говорить, но ты всегда понимала меня.
