Надеясь подремать еще с часок до того, как погонщики начнут выгонять табун на поля, Хелен уложила голову на подушку, поерзала под одеялом и только закрыла глаза, как снова услышала стон. Теперь он уже не казался ей сном. Она живо откинула одеяло, надела тапочки и халат и вышла в коридор. На первой ступени лестницы, скорчившись от боли, сидела Милинда в легкой сорочке, с растрепанными волосами и стонала. Хелен кинулась к дочери.
– Что случилось, Лин?!
Милинда посмотрела на мать мокрыми от слез глазами и, зажимая ладонями низ живота, всхлипнула:
– Мамочка, я так боюсь…
Хелен опустила глаза вниз и заметила под ее бедрами мокрое красное пятно на сорочке и капли крови на ковре.
– Святая Мария, помоги… Пойдем-ка в ванную,– не растерялась мать и помогла дочери подняться.
Они осторожно спустились по лестнице. В ванной Хелен раздела ее и включила теплую воду.
– Ополоснись, я позвоню доктору.
– Я не хочу в клинику…– заплакала Милинда,– я боюсь.
– Ну не плачь, моя детка… Это просто какой-то сбой,– утешила Хелен дочь, отбрасывая страшные догадки о причине происходящего.
Только когда приехал врач, Хелен узнала, что дочь была беременна. Врач сразу же направил Милинду в клинику. Она была на четвертом месяце беременности, но плод нельзя было сохранить, и ее прооперировали.
Лин снова ощутила себя несчастной, как тогда в клинике Беркли. Но что было не так сейчас? Она уже была замужем, и не нужно было бояться и скрываться. И все же что-то или кто-то наказал ее, отобрав желанного ребенка, поставив под угрозу возможность иметь детей в будущем. И опять стало стыдно за свою ложь перед матерью, которая не догадывалась о ее второй беременности. После всего Милинда корила себя за то, что если бы она не была такой скрытной, то операцию можно было предотвратить: ведь она давно чувствовала себя неважно. Но врача она не посещала, а испытывая противоречивые чувства к матери, отчуждалась от нее. К тому же Джек сразу после переезда в поместье Дьюго переменился к Хелен. Любые предложения, советы или замечания с ее стороны по ведению дел фермы воспринимались с враждебностью. Постоянное напряжение между Хелен и Джеком невольно отражалось и на настроении Милинды к матери. Дочь защищала мать, но не оправдывала ее упрямства в отношении зятя.
Джек начинал наступать на Хелен, требуя отдать ему бразды правления поместьем, так как теперь он был единственным мужчиной в семье. Иногда претензии высказывались прямо Хелен, но чаще свое недовольство Джек срывал на жене. Их ссоры, споры доходили до того, что Джек уходил в местный бар и просиживал там до утра. А утром, получив очередной осуждающий взгляд миссис Дьюго, заводился на весь день и ворчал на жену. Это начинало походить на замкнутый круг.
Хелен не вмешивалась в их отношения, но, замечая за Джеком интерес к алкоголю, не собиралась уступать поместье. Ланц тоже имел дурное пристрастие, но ферма была на первом месте, Маузер же создавал видимость огромных усилий по поддержанию благополучия поместья, но во всех его стараниях сквозило легкомыслие, поверхностность и беспечность.
Милинда сама не понимала, что должна была предпринять, чтобы изменить сложившуюся ситуацию, не могла объяснить причины резкой перемены Джека, боялась выяснять отношения с ним. Она жила в бесконечном напряжении и депрессии, и это не могло не сказаться на ее здоровье.
Хелен наблюдала, как морально тяжело дочери, она и сама тяготилась конфликтом с Маузером. Но вызвать Джека на серьезный разговор не получалось. Он упорно противостоял во всем, будто старался ее выжить. Все чаще ей в голову приходила мысль о рациональности предложения Софии. Ничего действеннее она не могла представить. В то же время начать разговор с Милиндой о переезде в Хьюстон – значило бы обострить их отношения. Но колебания развеялись, как только Хелен обнаружила, что Джек ни разу не пришел к жене в больницу и даже не заметил ее долгого отсутствия дома.
***
После двухнедельного лечения Милинду Маузер выписали из клиники с условием продолжения восстановительного лечения на дому. Она очень хотела вернуться домой, к мужу и к привычной обстановке. Хелен приехала за дочерью в клинику, заранее заготовив аргументы и доводы для серьезного разговора. Дома Милинда могла бы избежать этого разговора, или мог бы вмешаться Джек, а в палате наедине ей пришлось выслушать мать.
– Лин, возможно, сейчас я разозлю тебя своими словами, но я вынуждена буду проигнорировать твой протест и сказать то, что решила. Я сама измучилась и вижу, как мучаешься ты…
– Ничего, я почти здорова,– ответила Милинда, скрывая свою горечь от потери ребенка.
– Это чудесно, конечно. Но я не о том… Ты чувствуешь, что мы потеряли друг с друга? Ты уже не доверяешь мне, а я просто не вмешиваюсь в твою жизнь. Но это отнюдь не значит, что я не вижу, что происходит…
– Мама, не надо!– оборвала Милинда мать, не желая продолжать разговор, который вводил ее в тупик: решения не было, а биться об стену было больно.
– Не закрывай мне рот!– строго сказала Хелен и решительно приблизилась к дочери.– Я знаю, что тебе тяжело, ты хотела бы все изменить, но не видишь выхода. Я скажу тебе, что молча ничего не решить, пряча голову в песок – тоже.
– Мама, давай оставим эту тему…
– Нет! Ты хочешь повторить мою жизнь?
– А тебе что – плохо жилось?!– сгоряча бросила дочь.
Хелен оторопела от дерзости дочери и обиженно обвела свое лицо ладонью, чтобы отвести нервные мурашки.
Милинда корила себя за резкость, но не подала вида, что раскаивается и просто опустила глаза.
– Умоляю тебя, поедем со мной в Хьюстон… Без споров, без злости – просто поедем?– взмолилась Хелен.– Ты несчастлива здесь. Больше не счастлива. Неужели ты этого не понимаешь? Зачем прячешься от себя, от меня? Где твой муж? Ты две недели лежишь в клинике, а он ни разу не пришел к тебе?
– Ты же сказала, что он занят делами фермы?
– Да, я сказала, чтобы ты не чувствовала себя брошенной в такой трудный период… Но он даже ни разу за все дни не спросил, где ты находишься… Тебе ни о чем это не говорит?
Милинда обмерла, не веря своим ушам.
– Он не мог так со мной поступить!– недоверчиво проговорила она, готовясь услышать еще более страшные слова.– Ты все специально придумываешь!
– Смог,– безапелляционно ответила мать и горько зажмурилась, чтобы не допустить слезы на глаза.
Как глупо и безответственно получилось со свадьбой дочери. Ведь она все могла исправить, не дать своего согласия, поспорить с Ланцем и отстоять свое мнение. Теперь его не стало, но его волевое решение камнем висело на шее матери и дочери. Отец выбирал не мужа дочери, а сына – сообщника. Видимо, у всех мужчин таких, как Ланц, Джек, любовь и уважение к женщине расценивались одинаково. Они любили, захватывая в плен собственных представлений, желая целиком и полностью подавить все личное, сокровенное и оставить только безмолвное повиновение.
