Нет, столько не отдам. Еще чего, полжизнями разбрасываться. Но что-то отдал бы наверняка. Жаль, что ничего нет, кроме чужого ножика. Ау, люди, кому ножик за раскрытие мировых тайн? Хороший ножик!
Девушка отстранилась от едва не осуществленной «услуги» бойника, она сама приспустила рубаху чуть ниже плеч и отвернулась.
Оба загривка украшали татуировки: три дерева. Бойник, осмотревший их вблизи, согласно склонил голову.
– Наши.
Все оглянулись на царевича.
– Знаете закон? – осведомился он высокомерно, всем видом выражая недовольство разговором с низшими.
Девушка кивнула:
– Крепостные не могут самостоятельно покидать землю, не перейдя в иное сословие.
– Наказание?
– Смерть.
Гордей задумчиво спросил:
– Причина настолько серьезна?
– Его, – девушка указала на парня, – захотела взять в мужья войница Клавдия. Назначили помолвку. А мы любим друг друга!
– Клавдия – хорошая войница, – проговорил царевич, вышагивая по полянке.
Окованные металлом ноги совершали пять шагов в одну сторону, там замирали, потом Гордей медленно разворачивался и столь же не торопясь шел обратно. После четырех томительных циклов, когда общие нервы звенели и потрескивали от напряжения, последовало продолжение:
– Клавдия – завидная партия. Ее внимание нужно заслужить. В мужья – вообще дорогого стоит. Вы сделали неправильный выбор. Назовитесь.
– Ива, – сообщила девушка. – И Хлыст.
Оба несчастных не смели поднять глаз. Отвечали они, буровя взглядом сандалии, достойные скорее помойки, чем живых людей. Впрочем, говорила пока только девушка.
– Закон надо исполнять. – Указательный палец царевича выбрал двоих солдат. – Вы, на счет три. Один, два…
– Стойте! – завопила Тома.
По ее щекам текли слезы.
К сожалению, добавить ей было нечего – сила и местный закон на чужой стороне.
– Почему? – едко отозвался царевич.
Здесь он в своем праве. Ему осталось лишь посмеяться над нашими потугами на милосердие и справедливость, как мы их понимали.
– Неужели проблему нельзя решить по-другому? – я тоже решил попытать счастья. – Хорошие работники не нужны?
– Закон. Двое преступников по твоей милости до сих пор живы, других не будет.
– Тогда мы отказываемся от вашего гостеприимства. Приятно было познакомиться, до свидания. Мы уходим.
Я взял Тому за руку, и мы вполне серьезно зашагали себе в неизвестность. Лес – большой, редкий, чего не идти докуда дойдем…
– Стойте! – раздалось вслед.
Трюк сработал. Мы остановились.
Чем обрадуют?
– При согласии оставить двух новых преступников в живых, – сказал Гордей, – вы со своей стороны поклянетесь спокойно, без новых заскоков и накладок, проследовать в башню?
Да чем угодно!
– Клянусь!
– Пусть она тоже скажет, – показал он на Тому.
– Клянусь! – заверила та.
– Хорошо, – расплылся царевич в улыбке и воздел руки. – Во исполнение своей части договора я оставляю Иву и Хлыста в живых. Пусть чистоту моих помыслов видит Алла-сокрушительница, справедливая и суровая, да простит Она нас и примет. Клятвы царевича достаточно?
Возвышенное обращение по вертикали в финале сменилось на горизонталь, окружавшую Гордея в нашем лице.
– Да.
– Отлично. – Он повернулся к бойникам. – Связать и оставить. Поторопитесь, мы спешим.
– Они не проживут и суток, – неожиданно подал голос один из копейщиков.
Гордей одарил его взглядом, заставившим споткнуться. Кажется, по возвращении у бойника будут проблемы.
– Царевич свое слово держит? Исполнять.
Точка поставлена. Я обреченно глянул на Малика. Тот в меру возможности развел руками. За наши жизни он рискнул бы побороться хоть с дьяволом, но рисковать всем за чужие? Тома снова хлюпнула носом.
Бойники размотали веревку, обреченных толкнули друг к другу – как последнее утешение, ведь иных указаний не было. Связанную в последнем объятии парочку положили на траву. Каждый знал: не пройдет и дня, если не часа, как их найдут собаки. Точнее, волки, так теперь нужно говорить.
Мы понуро двинулись вперед. Не оглядываясь.
Бойники ступали неслышно, только копыта глухо стучали, вбиваясь в почву, да мы с Томой ломились сквозь зелень подобно бронетранспортерам, решившим срезать путь через торговые ряды деревенского рынка. Сто шагов… двести…
Скорбную тишину нарушил я. Криком.
– Где восьмой?!
– Стоп! – скомандовал Гордей.
Процессия замерла.
– Ты нарушил слово! – накинулся я на царевича, едва сдерживая наворачивавшиеся предательские слезы. Ноги запутались в тапках, губы в паузах сжимались и дрожали: – Даже из милости ты не имеешь права убивать их! Хоть маленький, но у них был шанс!
– Шанса не было, – буркнул Малик, в свое время внимательно отследивший действия вязальщиков.
Взгляд царевича ошалело пробежал по отряду.
– Вы, четверо, – покрытая металлом ладонь ткнула в носильщиков Шурика, – быстро назад.
Не договорив, Гордей сам развернул коня. Мы с Томой помчались сквозь лес за ним, и нас никто не удерживал.
Глазам предстала картина: Гордей гарцевал вокруг окровавленного тела бойника, нанизанного на копье, вставленное в ямку. Маска-колпак валялась далеко за деревьями, бородатая голова безвольно болталась. Балахон был задран по шею, отчего почти не пострадал. Штаны в одеянии павшего воина не предусматривались, их заменяла юбка вроде шотландской, только одноцветная.
Парочка исчезла. Из травы любопытными змеями торчали обрывки веревки.
– Кто это? – надменно бросил царевич подбежавшей четверке.
Один из бойников приподнял свешенную голову за волосы.
– Третьяк с Понизовки.
– Казенное имущество не испортил, семью не потревожу. Снимите.
Бойники поняли его правильно. Не как я. В один из мешков убрали чуть окровавленную вещь – бережно стянутую и заботливо свернутую, лишь после этого из тела выдернули древко с обтекающим красными каплями наконечником. Оставшееся тряпье тоже не забыли.
– Не понимаю. – Тома схватила Гордея за стремя. – Что произошло?
– Освободил, стервец. Вернуться после такого не мог, бросился на копье.
– Какое самопожертвование… – Томины глаза застило влагой. – А мы…
Бойник, вытиравший копье, небрежно бросил:
– Это Ивкин батька. Я тоже с Понизовки. У них единственная дочка была.
