– Вижу, молодой человек… прошу прощения, царевна Василиса, – он как-то очень по-доброму и не обидно усмехнулся, – раз вы приперлись до занятого человека, вас мучает информационный голод, помноженный на череду сумасшедших событий.
Нервные пальцы привычно забарабанили по столу, осунувшееся лицо смотрело мимо меня.
– Да, – признал я, расположившись на краешке скамьи, словно готовясь взлететь. – Вопросов много. Старых и новых. Начну с незавершенного старого. Зачем вам воздушный шар?
Глаза папринция обратились в щелки. Никогда не видел его взбешенным, но тут, кажется, достал по-настоящему.
– Щас скажу, только шнурки на тапочках поглажу! На своем хуторе будешь делать погоду… ну, устанавливать порядки, – даже в гневе он продолжал оставаться педантичным учителем, – иначе твой барометр займет место в музее недоразумений. Вопреки закону я сохранил тебе жизнь, а ты в благодарность строишь такие коники, что таки прямо нарываешься иметь тебя в виду и крупным планом. Быстро взял на два тона ниже и извинился.
– Извините, – в шоке от услышанного выдавил я.
– Вот так. Теперь задавай приемлемый вопрос, но сначала подумай: стоит ли.
– Подумал. Меняю тему. Вынужденные жуткие самоубийства на стене спасли жизни остальным, но захотелось узнать: как у вас казнят?
– Зависит от преступления и обстоятельств. Могут оставить без воды и еды. Иногда вешают. Бывает, отрубают голову или сжигают. Последним особенно грешат святые сестры. Если преступление совершено из благородных мотивов (такое тоже случается), а не казнить нельзя, разрешают совершить самоубийство – вспороть себе живот или перерезать шею.
– На стене Дарья намекала насчет кладбища.
– Царисса Дарья, – автоматически поправил дядя Люсик. – Да, кладбище – худшее, что может быть.
– Закапывают заживо?! – Мурашки побежали по коже.
– Здесь не закапывают.
Прямо перед окном пронеслись бойники с дымившимися чугунками в руках. Повеяло вкусным. Папринций подвигал челюстью, вечно усталый взор вновь скользнул на меня:
– Если тебя разоблачат, как Фому, накажут именно кладбищем. Плохо. Казнь на кладбище – когда при свидетелях отпускают.
– Отпускают? – не поверил я. – Наверное, стреляют в спину?
– Здесь не стреляют, – равнодушно отмахнулся дядя Люсик. – Здесь не из чего стрелять.
– То есть, – уцепился я за оговорку, – вы знаете, как и из чего стреляют?
Брови папринция снова сползлись к переносице. Голос раздался ровный, но жесткий:
– Допустим, из гнука, который запрещен. Потому и не стреляют. Хватит с вас морочить мою полуспину! Нашел Шаю, понимаешь. А я еще надеялся, что мы сработаемся…
Очень уж много чисто земных выражений. Мало того, чисто одесских, слышанных в основном по телевизору и от одного знакомого пилота-инструктора. Мелькнула шальная мысль. Я ляпнул:
– Имя Шурик вам ничего не говорит? Волосы рыжие, увлекается дельтапланеризмом…
Лицо собеседника приобрело землисто-серый оттенок. Затем стало зеленым. Наконец, побледнело.
– Что с ним?!
Я впервые увидел в папринции не должностное лицо, не винтик из слаженного механизма местной системы, а человека. Смертельно усталого, сгорбленного годами и бедами, но не потерявшего надежду. Теперь вновь обретшего ее.
– Он жив? Где он?!
– Вы его знаете? – У меня открылся рот. Хоть ворона залетай.
Ударило током, словно нарвался на шокер: памятная глыба на гребне. Шурик, несущий цветы. Слова Малика: «У него здесь отец разбился. Года не прошло. Аппарат – вдребезги. И кусочков не собрали, похоронить…»
– Вы его отец?
– Где он? Жив? – повторило бледное трясущееся привидение, которое недавно называлось папринцием.
– У Варфоломеи. Немного покусан, отлеживается.
– Почему покусан? Как сильно? Почему у Варфоломеи?!
– Не беспокойтесь, я узнавал, с ним все в порядке. Если сможете, приезжайте к Варфоломее когда мы с Томой… – Настроение вдруг упало. – Когда… если… мы… если один из нас туда вернется. Нас же удочерили.
Я угас. Лицо отца, нашедшего сына, тоже поникло.
Во дворе школы рассаживались за столы – пока без команды, просто посидеть, поболтать, насладиться убийственными ароматами еды.
– Подумаю, что можно сделать, – наконец, вымолвил дядя Люсик.
– Как же получилось, что вы здесь?!
Обычно я более сдержан. Сейчас хотелось прыгать, как подожженный кенгуру, и сыпать вопросами не хуже карьерного самосвала. Попа ерзала по лавке, сжатые ладони мяли колени.
– А как с вами? – упало встречное.
– Дельтапланы. Невидимая воронка в воздухе.
– Аналогично.
– Все равно не понимаю. Не стыкуется. Вы – папринций, уже вдовец…
Он усмехнулся с печалью:
– Все просто. Волков кто-то отвлек в другом месте, мне безумно повезло. С причала я топал куда глаза глядят, через много часов вышел к дороге. Подобрали войники, приняв за умалишенного. До выяснения личности попал к цариссе Аграфене, только что потерявшей одного мужа. Чем-то зацепил. Поняв, кто я, она нарушила запрет и взяла к себе. В окраинной деревне был жар, это вроде нашего гриппа. Умирали люди. Феня записала меня деревенским из больной деревни и взяла в мужья. Здесь допустимы браки невзирая на сословия.
Я кивнул: уже знаю.
– Проверять никто не рискнул, – продолжил дядя Люсик. – Феня была примерно моего возраста, но болела. Ее съедало изнутри. Сохла на глазах. Менее чем за год она сначала перестала быть цариссой, потом не смогла передвигаться самостоятельно. Вскоре умерла. А я уже прижился в школе. Оброс знаниями, легко выучил тексты, научился ладить с местными. Марфа, Фенина дочка, без разговоров оставила меня здесь. Зачем семье лишний рот, не способный постоять за себя?
Все стало на места. И звучный титул, и что просто жив. Он же для местных тоже черт.
– Расскажите про воздушный шар, – вновь попросил я.
Вопрос, с которого все началось. На этот раз дядя Люсик не отмолчался.
– В процессе изготовления. Делается втайне. Разные деревни поставляют куски, готовое храню в тайнике под полом. Кстати, оттуда можно выйти за забор – это для информации. Для полета шар нужно сшить, собрать, сделать корзину и решить вопрос с топливом для нагрева – чтобы грело, мало весило и не спалило шар. Пока вопросы подвисли в воздухе. Мне бы сюда технической литературы…
Или простенький поисковичок, хотел я добавить. Промолчал.
На душе помрачнело. Не все так гладко, как рисовалось. Но лучше, чем ничего. Раз уж не улететь быстро, будем изучать мир и думать, как сделать это медленно, но насколько возможно быстрее.
