– Войдите!
– Купание молодым царевнам!
Три слуги мужского пола внесли по два ведра, из которых валил пар, и гулко бумкнул о каменный пол высокий таз, принесенный женщиной. Мужчины удалились, женщина осталась.
– Мойщица не нужна, – отрезала Зарина. – Мы сами.
Женщина склонила голову и вышла. Зарина над головой Томы делала мне всякие знаки, строя такие рожицы, что я чуть не зашелся истерическим смехом, какой бывает, когда через силу пытаешься сдержаться. Сейчас трагичность ситуации не позволила. Я все понял.
– Пойду-ка за ширмочку, посижу, – сказал я, как бы обращаясь в никуда, и направился в уборную.
Сидеть пришлось долго. Раз в двадцать больше, чем нужно. Если бы каждая из девушек не понимала, почему я так делаю, они решили бы, что у меня запор. За занавесь легко проникали все звуки: нескончаемая раздевальческая возня, затем плеск, который сопровождался трудно сдерживаемыми стонами Томы и нравоучительными нотациями Зарины. После перерыва – снова всплески, но в сопровождении задорных охов Зарины. Наконец, прозвучало:
– Чапа, мыться будешь?
Я с удовольствием покинул поднадоевшее пристанище.
– С дороги хорошо бы.
Наша больная лежала в кровати на животе. Сама ли сделала несколько шагов, или ее перетащила Зарина, но теперь Тома тихо блаженствовала в долгожданном покое. Открытым оставался только затылок. Мокрые темные волосы разметались, руки обнимали подушку, в которую зарылось лицо. Наброшенная сверху белоснежная простыня четко повторяла изгибы утонувшего в перине тела и раскинутых ног.
Взгляд Зарины не знал, куда деваться, руки тоже: то опускались, то обхватывали плечи, то принимались вертеть поливочный ковшик. На ней было лишь полотенце, обмотанное над грудью – настолько широкое, что понизу скрывало даже колени.
– Полить? – смущенно выдавила Зарина.
Наши лица одновременно дернулись в сторону Томы. Та нервно заворочалась. Я опустил глаза:
– Спасибо, не надо.
Томины вещи размещались на стуле у ее изголовья. Зарина заняла стул в ногах по той же стороне, я отправился по кругу за другую половину кровати. По расстоянию – как в другую комнату.
Зарина вынула из гардероба два халата, один полетел мне в руки, со вторым она скрылась за ширмочкой. Косившаяся на происходящее Тома облегченно выдохнула.
Я быстро разделся и еще быстрее прыгнул в таз, сводя опасное время к невозможно малой величине. Не хотелось, чтобы для девушек время моего купания тянулось столь же томительно, и едва начав обливаться, я завел беседу.
– Зарина, ты знаешь слово деньги?
– Да, – принеслось из-за ширмы.
Мозг вскипел:
– Вы ими пользуетесь?
– Чем?
– Деньгами!
– А ими пользуются? Для чего? Если спрашиваешь, то, похоже, это жутко полезная вещь? Нет, не говори! Нельзя!
Облом-с.
– Зачем говорила, что знаешь? – укорил я, стирая с кожи смесь пота и грязи и обливаясь из ковшика. – Пошутила?
Донеслось обидчивое:
– А вот и нет. Тебя интересовало, знаю ли я такое слово. Ответ – знаю. От кого-то слышала. Давным-давно. Смысла не запомнила. Или не уловила. У нас дома их точно нет, я бы знала. Если тебе нужны, спроси в крепости. Или у святых сестер, если это по их части.
– Спасибо, Зарина, за полный развернутый ответ.
Даже не оборачиваясь, я чувствовал ироничную ухмылку на губах Томы. Сам виноват, сколько раз говорил себе четче формулировать вопросы. Итак, перефразируем.
– Откуда берется красивая одежда? – Я привстал и облился прямо из ведра, затем быстро обтерся полотенцем, руки нырнули в рукава халата. – Или особое оружие, не такое, как у всех? Или шикарный конь, какой один на тысячу?
Запахнувшись и специально громко протопав, я примостился с другой стороны необъятного ложедрома.
Занавесь откинулась, появилась Зарина, тоже в халате.
– Вотчина дает все, что надо.
Логично. Но не точно.
– Оружие кует кузнец. – Я вытянулся на боку, устроив голову на подставленном упоре ладони. – Одежду из самодельных тканей шьют мастерицы. Коней разводят на пастбище. Но бывают суперэкземпляры, что не каждая вотчина даст. Бывают вещи, за которые можно отдать все. Конь, каких больше ни у кого. Чудо-ткань, дивный доспех или замечательный нож.
Мой взгляд упал на Гордеевское наследство. Оружие действительно было особенным, неповторимым по изяществу и тонкости работы. Подобного я не видел даже у царисс. Не зря же Карина за него дралась.
– Если нам что-то нужно от соседей, мы договариваемся. – Зарина влезла на кровать в ногах Томы и осторожно легла, стараясь не волновать огромную перину и не причинять неудобств больной.
– Как?! – не стерпел я. – Чем расплачиваетесь, что идет на обмен?
– То, что нужно им.
– Я не о том!
– Вот вы защищаете границу, – встряла Тома, поймав мысль.
– Западную, – уточнила Зарина, переводя с меня на Тому непонимающий взор.
– Неважно, – качнула Тома головой.
– Важно! – не согласилась Зарина. – Наша семья с таким трудом сумела заполучить западную. На восточной меньше деревень и возможностей.
– Вот! – перебил я. – О возможностях и говорю. Обычная вотчина снабжает всем необходимым. Но хочется чего-то сверх. Откуда это берется?
– Мы живем не желаниями, а возможностями, – упрямо возразила Зарина, вернув мне мою же мысль, но завернутую в мораль.
– Вы охраняете западную границу, – снова вступила Тома. – Дарья курирует школу. Евпраксия отвечает за причал и еще что-то. Каждая царисса делает часть общего дела. Но кто-то, в отличие от вас, производит материальное, как царисса конных пастбищ Евстигнея. Она же разводит коней, правильно? Или предоставляет пастбища под выпас ваших?
– Разводит, – проговорила Зарина, не видевшая связи в вопросах.
– Кто и как распределяет избыток? – победно завершила Тома виртуальным хуком в челюсть.
«Спасительница!» – сказал мой взгляд.
Зарина покачала головой:
– Какие же вы непонятливые. Вотчина дает все, что нужно. Остальное дает крепость.
– То есть, крепость и забирает излишки?
– Что значит излишки? – нахмурилась Зарина. – Лишнего не производится. То, что для вотчины оказывается лишним, уходит в оброк.
Уф. Разобрались. Значит, натуральный обмен и центральное распределение. Почти коммунизм. Деньги отменены за ненадобностью. Или еще не изобретены. Впрочем, кто-то их предлагал, если слово гуляет.
В дверь мелко постучали.
– Приглашаем на ужин, – донеслось снаружи, – в обеденном зале на четвертом этаже. Увидите открытую дверь по лестнице чуть выше. Одежда домашняя.
