До сих пор мы мирились с положением дел. С выздоровлением Томы планы поменялись. Мы стали отмечать и запоминать детали, до которых раньше не было дела. Когда-нибудь пригодится. Хотелось, чтобы пораньше.
Стая бодро скакала по предгорному лесу. Перебирая конечностями, Тома внимательно отслеживала, куда опустить ладонь, а куда ступню. Учитывая, как часто это приходилось делать, мозги получали невероятный опыт принятия решений.
Я увидел, что напарница жаждет пооткровенничать.
– Жалуйся.
– Это невыносимо, – поделилась она новыми впечатлениями. – Приходится постоянно смотреть под ноги. Точнее, под руки. А то в такое наступишь…
– Раньше я тоже не задумывался, каково лошадям и собакам.
Через пару часов человолки что-то учуяли. Похоже, нечто опасное. Насторожившись, люди-животные переглянулись, а вожак, привстав на задние конечности, в позе взволнованного суриката крутил головой. Краткий рык бросил стаю на деревья. Мы с Томой не умели лазить так быстро и так высоко. Нас втащили, наградив тумаками за нерасторопность, и все зависли, как обезьяны. Ни шороха, ни вздоха.
Невдалеке проехал отряд царберов в десяток всадников. Золотые султаны колыхались, плащи развевались, из-под шлемов вглядывались в окружающее суровые лица. В том числе и в листву, ожидая нападения откуда угодно. Нас не заметили. А интересно посмотреть на схватку зверья с профессиональными солдатами. Посмотреть со стороны, конечно же.
Вообще, царберы – это хорошо. Мы с Томой ничего не знали о событиях, последовавших за сорванным Борзым и компанией планом по захвату башни. Находись местность в руках рыкцарей, царберы не ездили бы столь малыми отрядами. Впрочем, кто знает. Вдруг получилось захватить других заложников, башня захвачена, а царберы теперь пытаются отбить ее. А если штурма не было – куда могла деться такая прорва разбойников? Куда-то же она делась.
Когда опасность миновала, стая выждала немного, потом начались осторожные перерыкивания и вопросительный скулеж тех, кто висел не в самых удобных позах. По сигналу вожака начался общий спуск. Я помог Томе спрыгнуть, приняв на руки и поддержав. Корявыми недочеловеками человолки двинулись дальше. С непривычки Тома быстро выбилась из сил. На нее рычали, грубо подталкивали. Я огрызался, а Тома очень старалась, не желая подводить ни себя, ни меня. Последнее было обидно: она убивалась ради меня. Это я – мужчина, помогать и спасать должен я.
– У меня руки скоро превратятся в сплошную мозоль и покроются коростой, – в очередной раз пожаловалась Тома, на ходу едва не откусив мне ухо.
– Лишь бы не сердце, – красиво вывернулся я.
Тома вздохнула и дальше двигалась молча.
Целью похода оказалось поле некрупной, но чрезвычайно сладкой клубники. Или гигантской земляники. Не разбираюсь в сельском хозяйстве.
Стая налетела на красный деликатес, как саранча. Жрали, хватая с грядок. Вытоптали больше, чем сожрали, и еще набрали, сколько смогли. Идею мешка мы с Томой подсказать не решились, использование предметов здесь, похоже, такое же табу, как ходьба на двух ногах или оставление жизни мужчинам-попаданцам у поклонников Аллы, не прощу ее и не приму. Мне и так не спалось из-за имевшейся на мне материальной ценности – пращи на ноге. Загрязнившаяся, насквозь пропитанная потом, почти ставшая частью меня, пока она никого не волновала. Моя единственная вещь, напоминавшая о прежней жизни. И единственное оружие на крайний случай. Хотя что-то подсказывало, что при крайнем случае времени на разматывание и использование пращи у меня не будет.
На обратном пути вожак строго следил, чтобы в дороге никто не съел ни ягодки. По возвращении в пещеру он снова налопался до отвала, остальное отдал малышам и беременным самкам, которые в походе не участвовали. Похвально.
Несмотря на жесткие правила, в стае постоянно возникали какие-то свары и стычки. Воспитательным рыком вожака они быстро прекращались. Мне нравились откровенность и простота звериной жизни. Четкость, логичность и неотвратимая суровость их законов. Каждый знал свое место. Считаешь, что заслуживаешь большего – отвоюй себе большее. Отвоевал – наслаждайся. Побили – признай поражение и живи дальше. Никаких интриг, никаких бесплодных амбиций. Самцы разных рангов в повседневной жизни друг друга обходили. Если наметилась охота, там – все сообща. Нижние ранги во всем помогали вожакам. Если что-то шло не так, одного взгляда, который ставил на место, оказывалось достаточно для вразумления. Если недостаточно и наглец продолжал нарываться, следовал злобный рык, толчок, иногда укус. Что мне нравилось, человолки подавляли дух возможного соперника, не калеча его физически. Стая понимала, что противостоять внешним угрозам сможет только сообща, и чем больше в ней боеспособных особей, тем лучше всем.
Глава 2
Главный враг, которого страшатся все – одиночество. Можно даже цинично допустить, что Господь, если Он есть, а так хочется, чтобы Он был, создал мир, боясь одиночества. Борясь с одиночеством. Иначе – на фига мы Ему? Чтоб доказать Себе свое всемогущество?
Не для славословия мы нужны. Для радости – что есть в мире кто-то, готовый разделить с Ним дело Его. Но мы, ходящие под Его властью и недремлющим оком, мы одиноки. Не всегда, но часто. Не все, но многие. Не сильно… но иногда – смертельно, душераздирающе, опустошительно.
Мы с Томой были вместе, но оставались одинокими. Дважды одинокими. Каждый сам по себе, не находя душе приюта и покоя… и вместе. Вдвоем мы были еще более одиноки. Тоже дважды. Вынутые из своего мира, заброшенные черт знает куда. И выдернутые уже из нового мира. Вместо какого-никакого общества людей, пусть средневековых кровожадных феодалов-вегетарианцев, мы оказались среди зверей, пусть и в человечьем обличье.
Чтобы выжить и вернуться хотя бы в мир номер два, приходилось прилагать массу усилий. Главным было во всем подражать, не выдав в себе человека. Но как же надоело притворяться. Не только здесь. Дома выдавать себя за исключительно правильного, в прежней земной школе – за умного и прилежного, в местной – за девочку. То за ангела, то за царевну, теперь вот за волка. Уу-у, здасьте всем, сегодня я Маугли!
Еще иногда нервировала общая нагота. Именно нервировала, не отвлекала. Так, наверное, бывает на нудистском пляже. Когда голые все, это не волнует. Это нормально. Настолько естественно, что неправильным выглядит человек одетый. Сейчас я сам смотрел бы на одетую вертикально ходящую особь как на инопланетянина. Логичны и естественны были грустно свисающие краники самцов, опасно болтавшиеся при ходьбе на четвереньках. И волочившаяся почти по земле мякоть взрослых самок. И облапившие светлокожих мам детеныши, которые висели на спинах и при любой возможности лезли сосать грудь. Даже великовозрастные смышленые непоседы прикладывались к тите, терзая далеко не молочными зубами. Жизнь шла своим чередом – такая, какая есть. К ночи она успокаивалась, затихала. Каждый занимал в пещере положенное место и отдавался сну.
Мы с Томой спали рядом. Иногда, при холодном сквозняке, весьма ощущавшемся на голых камнях, прижимались друг к другу, но чаще стеснялись. Спать в обнимку – слишком интимное действо. Конечно, мы не обговаривали этого вслух, но каждый прибегал к помощи другого лишь в крайнем случае. И второй не отказывал, понимая причину. В основном уличная погода была жаркой, даже нестерпимо жаркой, стояло лето, которое здесь намного теплее нашего. Пещера становилось отдушиной, что несла долгожданную прохладу.
