– Что ж мы, закона, что ли, не знаем? – бросил один, устраиваясь рядом с Мадонной.
Отбросив первый мешок, Карп пересел к Анджелине, второй пахарь отвязывал груз Безымянной.
– Ты, Зуй, не прав, – решил Шантей расставить все точки в давнем споре. – Меня выбирают, значит нравлюсь.
– Что ровзу хорошо, долиннику смерть.
Ровзами, как я понял, называли человолков, значит долинники – самоназвание местных. И еще: переделанная поговорка из моего мира. Неужели и сюда приходили «ангелы»?
– Ранет уже вторую женитьбу, – непонятно проговорил Зуй со злобой.
– Переживешь. Кажется, по тебе сохнет Лида.
– Плевал я на Лиду!
– Но на Владе женился, – процедил Шантей.
Все надсмотрщики, как один, – здоровяки и силачи, но если они подерутся… не получится ли перехватить какое-то оружие и освободить остальных самцов? Что мне это даст?
Могу сказать со стопроцентной уверенностью: фиг знает. Просчету ситуация не поддавалась. Буду действовать интуитивно.
– Пшли, адовы дочери. – Кнут Шантея взгрел исполосованное тело Безымянной.
Разгруженная гусеница самок усеменила с поля за деревья, ее до конца провожали взгляды пахарей. Карп занялся мешками. Из первого он высыпал яблоки, а остальные мешки, выглядевшие столь же бугристо, привязал по одному под наши гусеницы.
– И почему не дозволяется?.. – задумчиво начал кто-то из пахарей.
– Потому, – отрубил Карп.
– Они же ничем не…
– Ничем?! Это ровзы. Звери. Адские дети.
– Но выглядят-то как люди!
– Запомни: для людей – люди. И только.
– Понимаю. Но все-таки.
Карп хмуро проговорил:
– Даже в мыслях не греши. Даже во сне.
– Но сон-то не контролирую!
– Тогда кайся. Иди к Вечному и кайся. Зверолюбие, труполюбие, юнолюбие, мужелюбие и себялюбие – худшие из грехов, за них бог наказал нас Апокалипсисом.
Апокалипсисом! – воскликнул я, повторив про себя. Они говорят это слово правильно. Они знают больше!
Что это значит? А ничего не значит. Пока. Кроме того, что загадки копятся, как деньги у банкира.
Буду ждать. Однажды случится одно из двух. Точнее, из трех. Или до меня снизойдут и поговорят, или улучу момент и снова навяжусь. Есть еще третье: прилетят инопланетяне и спасут меня. Исходя из нелепости и фантастичности последних событий, третий вариант – тоже вполне нормальный.
– Стоп, – скомандовал Карп через пару часов.
Снова перекусили яблоками и редькой, оказавшейся в одном из мешков. Яблоки одарили нас кочерыжками, а от редьки досталась кожура. Неплохо по сравнению с ничем.
Сегодня дела шли сноровистее, работа спорилась. Такое же поле, как в прошлый раз, одолели задолго до вечера. Довольные пахари отцепили инструмент.
– Пшли, мерзость земная, выродки адовы! – Надсмотрщики кнутами погнали нас с поля.
Почему-то в другую сторону. Дошли до леса.
– Собираем дрова! Ну!
Кнут свистел, спины и зады покрывались красными рубцами. Без толку.
– Смотрите, твари! – надрывался Зуй. – Берете корягу…
– Да не могут они, – окрикнул его Карп. – Видишь: мордами вертят, глаза страдальческие, преданные, жалобные… То есть, и хотели бы, но не могут. Нет у них рук.
– У меня что, глаз нет?
– Не всегда верь глазам.
Пришлось им самим собирать хворост и сухой валежник, а потом крепить нам на спины большими вязанками. Еще по огромной вязанке привязали к жердям в виде волокуш на длинных ветвях-полозьях. Я мог помочь, но разговаривать запрещено, а лишний раз кнутом получить мне как-то не улыбалось.
Самцы заволновались. Ноздри расширились, принюхивавшиеся носы вздернулись. Я ничего не понимал. Ну, звук какой-то в леске. Далекий, едва слышный. Почему человолков это так взбудоражило?
– Ты слышал? – вскинулся Карп.
Надсмотрщики обратились во внимание.
– Смотри за этими, – бросил Зуй напарнику и, вынимая на ходу топор, унесся в чащу.
Некоторое время слышался только треск его проламывания сквозь густые заросли, затем все звуки исчезли. То ли Зуй остановился, то ли подбирался к источнику тревоги по всем правилам воинского искусства.
– А-а! – разнесся через минуту басовитый вопль боли.
Снова тишина.
Не выдержав, Карп стал вязать гусеницы между собой, используя кнут в качестве троса. Лицо нервно дергалось, взгляд скакал с веревок на дремучую зелень и обратно, пальцы путались.
Из леса появился Зуй. Карп остановился.
– Что там… Ты чего натворил, дружище?!
С топора, что висел за поясом напарника, капало красным. Шаги Зуя были напряжены, взгляд шальной.
– Все нормально. Я исполнил закон.
– Сам?! Тебя же за это…
– Он жив. – Зуй устало опустился на траву. – Справишься с этими в одиночку?
Его окаменевшее лицо указало на нас. Карп задумчиво опустился на землю рядом с товарищем.
– Потащишь того? Это же он, я правильно понял?
– Он. Его потащат.
– Смотри, пусть до суда доживет, иначе несдобровать.
– Привяжу, прокатится с ветерком.
– Лады.
Отвязанный Карпом кнут поднял отдыхавшие гусеницы в путь.
– Пшли, поганцы!
С немалым прицепом, боясь опрокинуться, мы поволокли топливо в сторону перегороженного озера. Солнце раскаленной задницей присело на вершину горы и потекло по ней расплавленной магмой. После разгрузки нас ждали ужин и сон, это понимали все. Двигались максимально быстро. Миновав свое временное жилище, мы потащили дрова дальше.
Самцы снова заволновались. Их носам стоило позавидовать. Причину всеобщего возбуждения я увидел через несколько минут. Яблочный сад вдоль дороги охраняли долинники с оружием, а на ветвях сидели наши самки.
Я выискивал взглядом Тому. Сердце замерло – ни на миг не забывалось об исчезновении пацанят. Кто знает, что творилось все эти дни в женской яме.
На одной из дальних яблонь мелькнул приветственный взмах руки. Мое дыхание возобновилось, пульс прекратил чахоточный приступ. Человолк никогда не сделает похожего жеста.
Дрова и хворост были разгружены на пустыре между озером и садом. Карп, успевавший управляться одновременно со всеми гусеницами, развернул нас:
– Ну, адские дети, идем баиньки.
Вереницы самцов снова просеменили мимо сада. Там тоже сворачивались работы. Долинники придумали самкам идеальное занятие: сбор высокорастущих фруктов. Сами так лазить не умели или не хотели, в общем, все были счастливы.
