Девушки трепетали. Грозный облик Фриста, его возложенные на головы руки, склоненный сверху лик со скорбным всепрощающим взором, вызывали благоговение. Даже у меня, застывшего у окна.
– Будьте благоразумны и имейте усердную любовь к ближнему, – возвышенно отдавалось эхом под серыми сводами, – ибо любовь покрывает множество грехов. Служите ближнему тем даром, какой имеете. И как, по ниспосланной благодати, имеете разные дарования, то, какое имеете служение, пребывайте в нем с радостью и любовью.
Из глубин коридора на руках служанок выплыл высокий деревянный столик с глиняными чашами. Босые ножки девушек осторожно переступали, боясь что-то разлить или опрокинуть, алая бахрома чувственно колыхалась. Столик подставили под правую руку говорившего. Сложив ладони у груди и поклонившись, служанки упятились обратно в никуда.
– Любовь да будет непритворна, отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру. В усердии не ослабевайте. Утешайтесь надеждою. В нуждах ближних своих принимайте участие.
Руки Фриста оставили головы девушек-соикательниц и приняли со столика две чаши:
– Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими. Будьте единомысленны между собою.
Девушки приняли протянутые чаши и поднесли к губам. Горла одновременно дернулись, совершая глоток…
Люрана задохнулась, глаза вытаращились, и кашель сотряс тонкое тельце.
– До дна! – жестко приказал Фрист, воздев руки в стороны.
Похож на ангела: отвисшие рукава создавали полное впечатление, что это крылья.
Верана спокойно глотала. Пересилив себя, Люрана хлебнула еще раз, ее лицо перекосилось. Отдышавшись, она храбро допила остаток. До меня добрался слабый запашок алкоголя. Это было то самое варево со стола с угощениями. Пиво не пиво, квас не квас. Местная бормотуха.
– Не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным. – Под торжественное декламирование Фриста опустевшие чаши вернулись на столик. – Не мечтайте о себе. Не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками. Не мстите за себя, но дайте место гневу высшему. И если враг ваш голоден, накормите его. Если жаждет, напоите его, ибо, делая сие, соберете ему на голову горящие уголья. Не будьте побеждены злом, но побеждайте зло добром. Да пребудет так!
Руки Фриста взметнулись вверх, уронив рукава. Девушки вновь грохнулись на колени, отвесили земной поклон и замерли в нем.
– Да не отойдут слова сей проповеди от уст ваших, поучайтесь в них день и ночь, дабы в точности исполнять все, что сказано. Поднимитесь.
Два нежных личика вновь оказались на уровне груди своего полубога, одно – наивное и испуганное, второе – серьезное, томимое неким ожиданием.
– Люрана и Верана! – Фрист склонился к столику. Пальцы обеих рук окунулись в горшочек и обратно появились оранжевыми, обтекая яркими каплями. – Да сгинут в вечности прежняя жизнь, прежние думы и прежние имена! Да примет вас новый мир, как вы принимаете его!
Яркие полосы прочертили лбы соискательниц поверх черно-белой абстракции. Словно солнечные лучи осветили сумрак долины. Девичьи глаза с изумлением уставились друг на друга.
– Ой! – не сдержала восхищения Верана.
Оранжевые пальцы опять развернули их лица на режиссера спектакля:
– Удалите с себя детские одежды, ибо недостойны вас отныне.
Фрист смотрел на девушек. Они, не мигая, смотрели на него. В глазах – смущение женственности и одновременное проявление высшей мужественности. Тонкие пальчики бездумно и покорно развязали пояса. Через миг веревочки упали. Взятые за плечики, лоскуты ткани взвились через головы и присоединились к пояскам. Босые ножки боязливо переступили с места на место. Вынужденная обнаженность давила на мозг невозможностью прикрыться, девчонки оказались в моем положении, когда я раздет, а все – наоборот. Пустота тронного зала была кажущейся. Забыв, что следить нужно и за мной, стражники голодными собаками лакали глазами и мыслями молочные реки и сметанные берега. Ладно, охранителей из дворца не выпускают, ничего, кроме стен, они за всю жизнь не видят. Но так же вязнул на неровностях взгляд Фриста, в местах попадания вызывая гусиную кожу и скукоживающе-выпирающее вытягивание. Девушки ежились, но стоически держались.
Пальцы вновь окунулись в горшочек. Теперь в другой. Окрасившиеся красным пятерни возложились на плечи соискательниц:
– Краски – враги серости.
Фрист сделал паузу, во время которой ладони начали медленно опускаться, оставляя рвано-алые потеки.
– Желания – враги однообразия.
Растопыренные кисти приблизились к дрогнувшей трепетной мякоти.
– Мужчины – враги одиночества.
Кадык «художника» передернулся, как затвор помповухи, взор запотел. Фрист разве что не облизался. Ласковая тяжесть обожгла его руку, растекаясь по пальцам и принимая форму ладони. Вот ведь, старый хрыч. Сто лет в обед, ни одного ровесника на всю долину, а все туда же. Ау, ваше псевдосвятейшество, вы где?
– Вожделение – признак взросления. Наслаждение – награда за муки. Дети – награда и плата за наслаждение. – Новые пригоршни красок размазывались по соискательницам сверху донизу, сопровождаемые грудным пеленающим баритоном. – Чувствуете – будто вспугнутые бабочки проснулись у вас внизу живота? Взмахнули крыльями. Разлетелись теплым туманом по выпотрошенному ожиданием телу.
Музыкой небесных сфер плыли в ушах гипнотизирующие слова. Слова распадались на звуки – многомерные, опутывающие, разлетающиеся салютом и вновь впивавшиеся в кожу тучами въедливых мошек. Обрастая шипами и щупальцами сопутствующих мыслей, они цеплялись за овраги извилин и пропахивали новые борозды в оледеневших мозгах. Девушки таяли и доверчиво прижимались, предоставляя больше возможностей, когда руки с красками не доставали до спин и прочего. Соискательниц бил озноб ностальгии о будущем, столько раз воспроизведенном в грезах, что ставшем реальным воспоминанием. Воспоминанием чувств. Образов. Но не ощущений. И теперь они растворялись в ощущениях.
Под видом окрашивания Фрист нагло пользовался служебным положением. В уголовном кодексе за подобное есть статья. Там, у нас. Но мы находились не у нас. Здесь, у них, правитель имел право и с удовольствием им пользовался, вызывая ответные зуд и дрожь, что пробирались в вены и в мысли, выплескиваясь покраснением шей и смелостью глаз. Былые сомнения развеялись, родился восторг – ощущений, желаний, предвкушений. Восторг тела врезал предчувствием небывалого по скорлупе обыденности – как молотом по стеклянной новогодней игрушке. Лелеемая годами привычность треснула. Разум поспешно забаррикадировался в недоступном углу, и из бреши осознания свободы проклюнулся ошалелый восторг души.
Уловив момент, Фрист прижал к себе соискательниц и стал нежно побаюкать, чувствуя их томление, стрекотание сердец и пылание кожи. Девичьи руки оплели и стиснули его в ответных объятиях. Люрана просто прижалась, закрыв глаза и улыбаясь чему-то, как сомнамбула, а Верана привстала на цыпочки, головка вскинулась, и девушка наградила старого сатира пылким поцелуем, торопясь уйти в ту нарисованную красочную страну, что лежит за пределом понимания.
