– Встречаются? Ты имеешь в виду… Ворота на мосту не запираются?!
– У некоторых – да. Совершенно не запираются.
– Это грех.
– Да, но некоторые на него идут.
– Зная, что гореть им в аду?
– Они об этом не думают. Типа, это будет не скоро, а удовольствий хочется сейчас. Не поверишь, у скольких на груди крестик, а в груди нолик. Их логика проста: как можно бояться адского огня, если душа нематериальна?
Люся засмеялась:
– Ой, я забыла, что вы постоянно живете в аду.
– Еще в каком. Скажи, у вас кого называют папой, если есть такое слово?
– Конечно, есть. Как иначе?
– Один?! – не поверил я.
– Естественно. Папа – мамин муж.
– Каждые пять дней – новый?
– Иногда такие папы попадаются, обхохочешься! – вспомнила она что-то, вновь перевернувшись на спину и положив руки под голову.
– Ты спрашивала у меня про детей. А мне со своей стороны интересно: как вы определяете, у кого из мужчин они есть?
– Ты же молодой. Если женишься меньше вот стольких лун, – лежащая на спине Люся сделала жест, будто сдается, и к моему лицу подлетели две пятерни, а один пальчик быстро поджался, – то детей нет.
Логично. Вместе с Люсей я подивился собственной глупости: не понимать столь очевидного.
– С вашим совершеннолетием… взрослением я разобрался, вопрос «когда» вы решаете для себя сами. А когда уходите от мамы?
– С первой одеждой.
– Поясни.
– Видел одежду детей?
Повспоминав, я покачал головой:
– У маленьких нет никакой одежды.
– Вот! Девочки и мальчики играют вместе, вместе постигают мир, вместе помогают взрослым, вместе отдыхают. Когда мальчики начинают чувствовать себя неуютно в компании девочек, они уходят на холостую половину долины. А девочки уходят в общежитие – сразу, как только к ним начинают проявлять интерес мужчины, ведь юнолюбие – один из тягчайших грехов.
Завозившаяся Люся поднялась с перины, обмоталась тряпочкой и растворилась во тьме коридора.
– По необходимости, – сообщил девичий голосок стражам.
Не знаю, насколько краснорожики глухи, но они поняли. Легкие шажки удалились в сопровождении гулких тяжелых. Если охранителей двое, остался один. Если вспомнить, что давно наступила ночь – этот единственный может и прикорнуть ненароком. Можно попробовать сбежать.
Ну, тогда у меня есть шанс добежать до какого-нибудь окна. Даже до выхода. А что дальше?
«Напролом» отпадает за отсутствием смысла. Ищем другую возможность сделать для себя хоть что-то. Если не сделать, то хотя бы предусмотреть возможность на будущее.
Я слез с перины и вышел во тьму вслед за Люсей.
– По необходимости, – повторил я сработавшую фразу.
У нас говорят «по нужде». Смысл тот же.
Страж, как и предполагалось, был один. Стоит, сна ни в одном глазу. Возможно, сменился: рост и сложение у всех одинаковы, а рожи во тьме неразличимы. Впрочем, хождений я не слышал, а слух после жизни в стае у меня обостренный.
Охранитель мотнул направленным луком вглубь коридора. Навстречу уже вели Люсю, сначала шарахнувшуюся от проявившейся во тьме голой фигуры, но узнавшую меня и спокойно прошедшую мимо. Ее-то зачем охраняют? Сбежит домой и что-то расскажет? Потом все равно расскажет. Выходит, что просто для порядку. Чтобы правитель знал, кто где в его дворце.
Вернувшись, я забрался на свою половину постели, годную для двух-трех меня. Люся лежала на своей половине, глядя в потолок. Едва я улегся и перестал ворочаться, она спросила:
– Скажи, у ровзов кровь как у нас, красная и горячая?
– Я недавно ровз. Всю жизнь был человеком.
– Правда?! Дай руку.
Мою протянутую ладонь сжали цепкие пальчики.
– Теплая, – донесся изумленный шепот. – А можно…
Люся засмущалась. Чего еще удумала?
– …послушать, как бьется сердце? – закончила она. – Ну… если бьется.
– Пожалуйста, – с облегчением выдохнул я.
Люся быстро перекатилась ко мне, прижала прохладное ушко к груди и долго слушала, как стучит изнутри. Сильно стучит. Все сильней и сильней.
Я тихо проговорил:
– Слово «ровз»… как ты его понимаешь?
Просьба не показалась странной, особенно после заявления, что раньше мне довелось быть человеком.
– Существо, которое выглядит как человек, но без души. Животное. Адское создание для искушения.
Вот каким она меня видит. Приятно познакомиться.
А еще про оболочки рассуждали.
– Красивых снов. – Я отстранился и отвернулся, положив руку под голову.
– Как романтично звучит. У нас говорят «спокойной ночи».
У нас тоже, но в подробности вдаваться не хотелось. Я закрыл глаза. Во что бы люди ни верили, я соглашусь со всеми религиями, течениями и философиями в утверждении, где все они небывало единодушны: что остальные неправы.
Глава 7
Утром служанки принесли еду прямо в постель. Вот это сервис. Еда и питье – нектар и амброзия. Несмотря на то, что они на полу. Служанки весело упорхнули, бросив на меня любопытные взгляды. Сползя с перины и расположившись спиной к Люсе, я приступил к божественной трапезе.
Проваливаясь в мягкое ложе локтями и коленями, Люся осторожно приблизилась: зверь не зверь, но выгляжу как человек. При свете ей стало некомфортно. Полотнища хватило как раз, чтоб обернуться вокруг мелкой грудки до низа живота. Подмышкой левой руки Люся придерживала концы материи, правой с удовольствием хватая вкусности.
Челюсти у обоих работали, было не разговоров.
Одно окошко под сводами затемнилось на некоторое время, потом снова полился свет, а через минуту приказным махом головы меня вызвал наружу появившийся охранитель.
Утренний ритуал, пережданный перед входом в главный зал, в точности воспроизвел вчерашний день. Дежа вю, только имена другие.
– Знаете, что предстоит? – вопрошал Фрист, невидимый из коридора, где меня остановили до конца церемонии.
– Остаться во дворце. Служить словом и делом, пока не придут новые равные.
– Чудесно. Тида и Геда! Отныне и вовеки веков, да пребудет так!
Новых служанок, облагодетельствованных властителем, увели. Впустили меня.
Фрист торжественно объявил:
– Ты прошел проверку. Двойную. Даже тройную, если считать и магическую. Ты честен и верен слову. Поклянись, что не причинишь мне вреда, если я выполню обещания в отношении тебя и твоей самочки. А я, как понимаешь, собираюсь их выполнять.
