Такие условия мне нравились. Честность в обмен на честность.
– Клянусь.
Фрист знаками велел охранителям удалиться. Далеко ли – это второй вопрос, но хотя бы перестали нервировать направленными взведенными луками. Мелочь, а приятно.
Хлопок в ладоши призвал служанок. Две новенькие: Миледа и Веран… гм, Веда. Такими темпами скоро всех буду знать в лицо и по имени. Девчонки все мелкие, свидетельства женскости едва высовывают носы из красной бахромы.
Служанки притащили столик, на котором прежде стояли горшочки, теперь там лежали вощеная дощечка и заостренная палочка. Комплект для письма. Проходили в школе по истории древнего мира.
Взмахом руки Фрист удалил служанок.
– Я готов. – Он взял в руки стило. – Диктуй секретный шифр.
– Мы еще не обговорили условия.
– Обговорили. Ты помогаешь мне, я тебе.
– Это само собой.
– Шифр – тоже само собой.
– Нет. – Я отрицательно покачал головой. – Первую букву шифра сообщу в обмен на одежду.
Фриста положил стило обратно.
– В глазах подчиненных одежда переведет тебя в разряд людей. Если хочешь вернуться домой невредимым, не требуй невозможного.
– Ладно. Тогда… – Я задумался надолго. – Расскажите историю с негром. То есть, с хэлпом.
– Как ты сказал?
– Негр в вашем написании звучит как «хэлп».
– А мы называли его Айма. – Фриста устроило условие. – Слово «негр» написал камнями Айма, он не рычал, как все ровзы, не разговаривал, как ты, а гулил что-то, как грудной ребенок. Уи-уи-уил, уи-уи-уил…
Уи уил?!
– В переводе это значит «мы будем».
Фрист чуть не лег, где сидел:
– Будем что?
– Не знаю. Что он еще говорил?
– В основном писал.
– Что писал? – не выдержал я.
Внутри все пылало, выжигая кости в пепел. Англоязычный человек – здесь? Какое послание он мог оставить, кроме просьбы о помощи? Несомненно, его возможное послание предназначалось такому же попаданцу, как он сам, то есть, в моем случае, мне. Кому же еще? Что он узнал? Что хотел сказать?
– Что с ним стало? – сыграл я в равнодушие.
Нет, не обманул старого чертяку.
– Не беспокойся, держись меня, и тебе такая судьба не грозит. Его забили насмерть, когда увидели святотатственный обряд. Мы решили, что он вызывает адское племя сюда. Успели предотвратить.
– Можете показать, что он написал?
– Переведешь?
– Если слова знакомы, переведу. В любом случае прочту.
– Даже если слова неизвестны? Ты уверен, что их можно произносить вслух?
– На сто процентов, то есть целиком и полностью. Еще бы узнать, что он говорил. Он же говорил? Вспомните хоть что-то.
– Все твердил, показывая на себя: «Айма! Мери кен…» – Глаза старика закатились в усилии вспоминания. – «Мери кен си тизен!» Это крепкое заклятье?
Мери кен си тизен? Стоп. Айма! Аймамерикенситизен.
– При чем тут заклятья? – Хотелось плакать и смеяться. – Он говорил о своей принадлежности к… большому племени. Надеялся, что вы испугаетесь последствий.
– Племя действительно очень большое? А насколько сильное?
– Представить себе не сможете. Назвали себя избранными, всюду устанавливают порядки по своему усмотрению, а тех, кто у них на побегушках быть не желает и, вообще, живет по-другому, за людей не считают.
Пожилой правитель задумчиво пожевал губами.
– Что же в том неправильного? – донеслось через минуту. – Ровзы – не люди, считать их таковыми – кощунство.
– Вы как бы признали сейчас, что зарубили не ровза, а человека?
– Айму? Нет, пересекши границу миров, он доказал, что тоже ровз, как и ты.
Я решил укусить в другой стороны.
– Но вы согласились, что в мире… пусть ровзов, правильным является не считать других равными себе?
– Правила устанавливает сильный. Если племя могущественно, оно само решает, кого кем считать. Кому жить, а кому нет. Кстати, ты из какого племени?
– Из вашего. У нас каждое племя говорит на своем языке. Вы говорите по-нашему, значит…
– Это вы по-нашему.
– Без разницы. Понимание друг друга без переводчика – факт, что когда-то мы были едины и что у нас общие корни.
– Интересная теория, потом к ней вернемся. Теперь твоя очередь.
Я принялся обучать старика латинскому алфавиту. Написал «HELP» и долго разбирал по буквам, изображая псевдоученость. Через некоторое время нам принесли поесть. За окном ровзы таскали дрова. В работах участвовали все ровзы – и самцы, и самки. Видимо, в долине зимы холоднее, чем за горами, если после заготовки бревен и фруктов такой массой навалились на топливо.
– Теперь напишем «Хэллоу». «Привет» в переводе.
Глядя на воспроизведенное «шифром» слово, морщины властителя разгладились от изумления, а челюсть немного отвисла.
– Часть букв звучит так же, как наши?!
– Да.
– Отлично.
– Но не всегда. – Моя ехидная улыбочка едва не взбесила старика. – В разных сочетаниях буквы иноплеменного шифра звучат по-разному.
Фрист схватился за голову.
– Хочешь сказать, что знакомые буквы не облегчают задачу, а наоборот?! Это сколько же времени уйдет на изучение всего алфавита? У нас нет столько времени!
– У меня нет, – согласился я. – А вы – вечный.
Попикироваться не удалось, в проеме появился Мамон.
– Желающие равенства мальчики собрались.
– Зови. – Фрист вновь обернулся ко мне. – А ты отдохни у окна. И я отдохну. И обмозгую.
Он хлопнул в ладони, вызывая служанок. Коридор практически выстрелил Миледой, Ведой и уже обряженной в бахрому Тидой. Склонившись перед Фристом, они растерянно косились друг на друга, не понимая сути вызова.
– Краски, – последовало распоряжение.
Служанки умчались. На миг. Не успев скрыться, уже тащили в зал другой столик, с горшочками, который установили по другую руку от властителя, поскольку убрать первый команды не было. Тонкие фигурки склонились в ожидании. Мне стало смешно: «одежда» служанок, наверное, единственная на свете при наклоне скрывает грудь, а не наоборот. Движение руки божка отправило рьяных служительниц восвояси.
Хранитель ввел сразу пятерых. Вчерашняя церемония женитьб дала толчок желанию резко взрослеть.
К виду долинников я давно привык, по раскраске, прическе и одежде различая их пол и возраст. К Фристу прибыли подростки младше меня, но считавшие себя жутко большими. Волосы каждого заплетены в косу. На обе стороны тела свисали концы пончо из мешковины, перехваченные пояском. Раскраска средняя, черно-белая. Сначала все с интересом проводили взглядами убегавших служанок, затем отшатнулись, увидев голого меня, теребящего в руке хвост ошейника и, наконец, с благоговейным ужасом уставились на живого бога. Двое даже рты открыли. Один, обратив внимание на такое непотребство сотоварищей, до крови прикусил губу.
