Спуск окончился разветвлением на несколько ходов. Мы отправились вправо. Затем долго плутали, сворачивая то туда, то обратно. Через некоторое время выйдя на такой же перекресток, пошли влево. Через некоторое время…
Похоже, старец водит меня кругами. Не оставить ли метку? Нет, за метку голову снимут. Пусть правитель остается уверенным в собственном хитромудрии. Объяснить бы ему, как рисуется компьютерная графика, многократно повторяя один рисунок… или рассказать, в скольких фильмах героя водят за нос, выдавая простое за сложное. Как же хорошо быть информационно подкованным.
Последний из коридоров привел в тупик. Из тьмы медленно выплыли очертания четырех стражей, направивших на нас оружие. Сидевшие в темноте, они прикончат любого чужака раньше, чем их заметят.
– Открывайте, – не столько произнес Фрист, сколько показал руками.
По повелительному жесту четверо прятавшихся и двое следовавших за нами вместе навалились на правую часть каменной стены. Многотонная махина сдвинулась, начав разворачиваться вокруг оси. За щелью в стене обнаружились выемки. Двое отошли назад, остальные вставили в выемки специальные деревянные рычаги, принесенные из темноты коридора, и мощным нажатием образовали достаточный для прохода проем.
– Охранителям дальше нельзя, – сообщил мне Фрист.
– Поэтому вы боитесь водить сюда посторонних?
– Это сакральное место, если понимаешь, о чем я говорю. Пещера падшего хранителя.
Поскольку продолжения не последовало, я пошутил:
– Он здесь упал?
Фрист уже вошел. Я протиснулся следом. Один краснорожик, в отблеске факела казавшийся окровавленным зомби, встал в проходе, держа меня на прицеле. Ему нельзя входить, но смотреть и целиться, ка видно, никто не запрещал. Думаю, при угрозе правителю охрана наплюет на озвученное ограничение.
Факел осветил пространство. Каменная комната-многогранник оказалась перекрестком, откуда лучами расходились узкие темные тоннели. Помещение-осьминог. Его центр занимало каменное возвышение высотой мне по пояс, на ровной обработанной поверхности лежал скелет. Вернее, возлежал – величественно, торжественно, всем на поучение.
– Могила падшего хранителя. – Склонив голову, Фрист встал сбоку, чтобы я лучше видел. – Дело давнее, но поучительное.
– Понятно. Чтобы чужие боялись и не совались.
– Глупец. Давным-давно подающий надежды молодой хранитель обезумел и попытался проникнуть к святым письменам.
– Хотел излечиться?
Мое предположение удивило Фриста.
– Можно допустить… но вряд ли. Он заколол тогдашнее обличье Вечного Фриста и пробирался к письменам, чтоб уничтожить или исправить по своему разумению. Но он не знал, что любой, кроме Вечного, погибнет при достижении этой пещеры.
Еще бы, если во тьме четверо подстерегают. Я огляделся. Мрачно, промозгло. Воздух сырой, застоявшийся. Стены и пол тесанные, как во всех помещениях каменного города. А свод…
Я встрепенулся. На грубо обработанном куполообразном потолке прочиталась процарапанная надпись из двух слов, «Онисим» и «Несмеяна», а ниже – пронзенное стрелой сердце.
– Хранителя звали Онисим?
– Да, это он оставил послание. Так узнали, что безумие дано ему за грех убийства.
– Кого убил?
– Он же написал.
Мне указали на вторую часть надписи.
– Онисим убил Несмеяна?!
Захотелось ржать во все горло.
– Застрелил из лука. В сердце. Все же написано. Образное письмо. Разве ты не слышал о таком шифре?
Думаю, если бы имена соединялись плюсиком, Онисиму приписали бы и погребение. Впрочем, креста здесь не знают. Наверное.
– Этот шифр у нас называют иероглифическим, а самые древние иероглифы, высеченные на камнях – петроглифами.
– Петроглифы? Предания говорят только о Петропавле.
Буря поднялась у меня в черепной коробке, срывая крышу:
– Что говорят?!
– Заинтересовался? Сначала удовлетворишь мое любопытство. Стой здесь. Любое движение – стрела в сердце.
– Как Несмеяну, понятно.
Фрист удалился в правый коридор. Я успел заскучать, пока, наконец, один из средних тоннелей не осветился далеким светом. Послышались тяжелые шаги. Тяжелее, чем у старика. Каждый шаг сопровождался визжащим скрипом. Камень так не звучит. Чем ближе были шаги, тем страшнее скрежет. Словно когтями по стенам.
Я напрягся и оглянулся на охранителя. На лице у того – ни единой эмоции. Впрочем, как обычно.
На всякий случай я напружинил мышцы, готовясь броситься на неизвестного. Или от неизвестного. По ситуации.
Спустя долгую минуту из коридора, чертыхаясь, появился Фрист. В одной руке он держал над головой факел, другой с трудом тащил по шершавому полу деревянный ящик.
– Помоги, – потребовал он.
– Если двинусь, меня застрелят.
– Я сейчас сам тебя придушу.
Вдвоем мы расположили грубо сколоченный сундук под возвышением со скелетом. Закрепив факел в специальной выемке в камне, старик присел у сокровища. Иначе не скажешь, если судить по благоговеющему лицу правителя.
– Много у вас таких ящиков? – как можно равнодушнее осведомился я.
– Хватает. Меня интересует этот.
После бормотания то ли молитвы, то ли заклинания, состоялось живописно-торжественное открытие крышки.
Сундуку стукнуло сто лет в обед. Местами трухлявый, едва не развалившийся, внутри он содержал немаленькую стопку тонких широких кож с неровными краями и второй ящик, более сохранившийся. Фрист нервно перебирал кожи. Наверное, это пергаменты. Слово «пергаменты» мне известно со школы, но что они из себя представляли на деле, никто в свое время не показал. Кожи выглядели криво нарезанными желтыми листами, иногда прямоугольными, чаще не совсем. Чернильные черные буквы с заглавными красными покрывали их снизу доверху. Шевеливший губами Фрист не знал, что я в долю секунды схватываю смыслы заглавий, пока он, откладывая одну, берет следующую. «Омолаживающие практики» в трех пергаментах: «Духовная», «Телесная», «Магическая». Затем: «О сверхъестественных существах и силах». «Восстановление волос». «Заклятья пещер». Господи, чем он интересуется! Я-то думал, что в хранилище находится нечто серьезное, настоящее. Например, в чем смысл жизни или как работает портал.
Почти все письмена испещрены помарками. В кино так ставят печати поперек документов: «совершенно секретно», «выбыл», «исполнено», «по прочтении сжечь». Здесь же, как мне кажется, кто-то развлекался колюще-режущим предметом, накарябав новые слова прямо поверх текста.
Несколько листов привлекли внимание тем, что не имели ни заглавий, ни помарок. Они оказались настолько плотно исписаны, что глаза с трудом выхватили одну фразу, для меня знакомую: «…Не мстите за себя, но дайте место гневу высшему. И если враг ваш голоден…»
