Юлиан направился к Томе, под прямые горячие лучи солнца. Сказал мыться спокойно? Мое спокойствие тут же улетучилось, потому закончил я как можно быстрее. Мы двинулись дальше. Юлиан оглядывался вместе со мной и, наконец, не выдержал:
– Еда. – Его палец указал на низкие деревца между скрывавшими их большими.
Сквозь зеленое и коричневое там пробивалось что-то яркое.
– Апельсины! – разнесся ликующий вопль Томы.
Именно. Дикие апельсины оказались кислыми, но кого это смущало? После питания горьким, сырым и почти несъедобным брызжущий солнцем фрукт унес в рай. Сок тек по щекам и груди, капал на ноги, постепенно покрывая все. Мы не могли остановиться.
– Стоп, – скомандовал я. – Юлиан, можешь связать из тонких веток мешок или какую-нибудь емкость?
– Что? – не понял он.
– Я могу, – вызвалась Тома.
Юлиан наблюдал за ее действиями и повторял. Изготовление нескольких циновочек с последующим сплетением их друг с другом вышло нескорым. Но мы никуда не торопились. Полученные две емкости мы наполнили фруктами и, для удобства переноски, снабдили длинными постромками. Мы с Юлианом взвалили котомки за плечи.
Одними апельсинами сыт не будешь. По дороге встречались коренья и кое-какие вкусные насекомые, что-то съедалось сразу, остальное пополняло заплечные мешки. Тома на ходу плела еще одну котомку, себе. В первом же ключе, бившем из земли небольшой струйкой, мы не столько напились, сколько отмылись от липкой сладости. Тома со смехом брызгалась на нас, зябко уворачивавшихся. Вода здесь, как и везде, была холоднющей до безумия.
– Юлиан, ты помнишь родителей? – обернулась к нам цветущая Тома, когда отправились дальше.
Парень вздрогнул и съежился:
– Кого-то помню…
– Братья, сестры есть?
– Не помню. – Он совсем смутился.
– А свой дом помнишь? Комнату? Место, где проводил время? Где спал, где ел, где играл?
Юлиан сник окончательно.
– Увижу – узнаю.
– Перестань мучить человека, – остановил я неиссякаемый фонтан вопросов. – Дай время. Он еще не все слова вспомнил.
– Но как вспомнит – пусть скажет.
– Обязательно. – Юлиан вновь слегка повеселел.
Лес поредел. Мы шли без усилий, по твердой ровной земле. Тома что-то задорно напевала и танцующе подпрыгивала при ходьбе, в такт ритму весело раскачивая головой. Казалось, наши силы не расходовались, а прибывали. Тела воспаряли в блаженстве. Главными составными этого блаженства были свобода и счастье. Мы ни от кого не зависели. Впервые в жизни. У нас не было ничего – и ничего не было нужно.
Обедали вновь апельсинами. Когда те осточертели до оскомины, Тома кидалась ими в нас – сначала чищенными, но когда мы ответили, перешла на полноразмерные. Мы жалели девушку и продолжали чистить. Это повысило ее скорострельность. Тогда мы с Юлианом перестали заниматься ерундой и просто сминали в кулаках текущую соком массу перед тем, как запустить в Тому эти разляпистые блямбы. Хохот стоял на весь лес.
– Тише! – скомандовал я. – Не привлекайте внимания!
И тут же, не успев увернуться, получил тяжелым оранжевым шаром в глаз. Перед внутренним взором поплыли цветные круги. Мотнув головой, я ринулся на Тому. Сбежать она не успела и, опрокинутая на траву, сдержанно визжала, закусывая губы, пока мои руки яростно натирали ее брызжущей из-под пальцев мякотью. Подключился Юлиан. «Намылив» сверху донизу, мы подняли вырывавшуюся чрезмерно активную спутницу за руки-ноги и бросили в чавкнувшую лужу грязи, неуспевшую высохнуть с прошлого дождя.
– Ах, вы так?! – Тома вскочила, зачерпывая грязь, в нас полетела черная шрапнель.
Пришлось снова ловить и успокаивать, на этот раз полностью утопив в грязи.
Тома была счастлива. Три человека играли в детство, и это было чудесно. Не бушующие гормонами самка и два самца, а маленькие детки дурачились в свое удовольствие. Нашли прикольное занятие, чтобы убить время до нелюбимого тихого часа. Вроде еще вот-вот, и раздастся строгий голос воспитательницы, требуя прекратить баловство, не шуметь, успокоиться и отправляться каждому в свою постельку. Но. Несмотря ни на что, мы оставались взрослыми. Пусть взрослыми детьми, но прекрасно понимающими, что к чему. Оттого некоторые движения вызывали искрящие разряды. Руки отдергивались, ноги сжимались, глаза убегали в безопасное никуда.
Да, мы были большими, но в сердцах били барабаны, трубили трубы, а поднятые знамена вели в бой: за жизнь, за чувства, за дружбу. За веру в ближнего, который в нужный момент окажется рядом, чтобы вместе противостоять врагам и невзгодам. Эта уверенность друг в друге и в том, что ничего плохого произойти не может, позволяла расслабиться, играть и шалить, касаясь серьезного так, будто оно несерьезно.
Как здорово снова окунуться в детство. С головой, до поросячьего визга, издаваемого ребенком, сумевшим самостоятельно собрать железную дорогу – и она заработала! Паровозики побежали! Вагончики покатились! Уррра!!!
Вымазанная по уши и укатавшая в грязи нас, Тома вдруг выдала:
– Мальчики, а давайте останемся жить в лесу!
Я замер. Она тоже застыла, с тревогой глядя на нас. Точнее, на меня, как принимающего решения. Я тоже смотрел на нее. На нее всю, сознающую смысл сказанного созревшую девушку, сознательно выговорившую такое вслух. На глазастую подпрыгивавшую грудь, на пронзенный воронкой пупка животик, на лобастый треугольник под ним с кокетливой щеточкой темных прямых волосков, на стремительные легкие ноги и на горящие отчаянным огнем глаза над всем этим. Мы вместе столько всего пережили, что сроднились ближе некуда. Во времена Томиной бездвижимости я мыл ее, помогал с естественными нуждами, что свершались прямо на моих руках. Обоим приходилось смирять гордость и терпеть, поскольку выбора не было. Точнее, он был, но какой: бросить Тому с ее бедами? Это не выбор, это предательство.
Ежемесячно по нескольку дней подряд она гоняла меня из пещеры наружу за мхом, листьями или пучком травы, а покраснела только в первый раз, когда утром на спальном месте обнаружилась кровь. Потом я запретил ей краснеть, естественное не безобразно, личной вины в этом нет. У меня иногда тоже кое-что оставалось с утра на постели. Те самые гормоны, однако. С природой не поспоришь. Я тоже краснел. Тома делала вид, что ничего не замечает, хотя я видел, сколько раз ей хотелось поговорить об этом. И вот – дождались. Сюрприз так сюрприз. Или необдуманный каприз? Или на почве стресса у Томы крыша в круиз поехала?
Ставший немного странным взор Юлиана обратился на меня, парень понял, что спрашивают не его. Чего его спрашивать, если мнение можно прочитать не только на лбу.
– Мы и так живем в лесу, – расплывчато сказал я.
Имеющий уши да услышит.
Тома сжалась. После некоторой борьбы на лице растянулась улыбка:
– Тогда чего ждем? Вперед, навстречу приключениям!
