– Доставай свой шашлык.
Юлиан понял не слово, а смысл, и с готовностью выдернул из углей чуть тлеющую палку с насаженными потрохами. Его зубы уже норовили вонзиться…
– Стой! – оттолкнул я руку, выбивая еду практически из его зубов. – Горячо!
– Это как?
Ну, дите малое.
– Ладно, попробуй, но о-очень осторожно.
– Ааа! Как в огне!
– Это и называется горячо, – сообщил я удовлетворенно, вновь переводя взгляд на тушу: – Думаю, еще минут пять…
Послышался стук зубов – вернулась Тома:
– А это называется холодно.
Теплу пламени она сначала подставила спину, а по высыханию и даже некоторому покраснению повернулась к огню лицом.
– Вкусно! – вполголоса завопил Юлиан. – Нереально вкусно!
Его челюсть вовсю перемалывала чуть остывший кусок.
– Дай-ка.
Я откусил с его «шампура». Фу. Сказал бы когда-то. Снаружи горелое, внутри почти сырое. Но после пещерных деликатесов…
– Приятного аппетита, – сказал я. – Тома, помоги.
Вдвоем мы сняли шкворчавшую тушу с огня. Игнорируя внешний палено-едкий смрад, мы вдыхали вкусный дым изнутри. Сводящий с ума запах заполнил не только легкие, но и весь пищевод.
– Значит, не будешь? – подначил я.
– Сам дурак.
– Как будем рвать?
– Зубами, – кровожадно сообщила Тома.
Как только подостыло, я надгрыз и вырвал две сгоревшие снаружи ноги. Одну я протянул Томе, еще одну выломал себе Юлиан. Долго не слышалось ничего, кроме блаженного чавканья.
Мясо. Жареное. В стране людоедов и вегетарианцев. Нектар и амброзия.
Юлиан разделил подгоревшую тушу на куски. Где-то не прожарилось, где-то выгорело полностью, но некоторые части – м-м-м… Ради этого стоит жить на свете. Что такое банальное «увидеть Париж» по сравнению с жареным мясом?!
Непрожарившиеся куски я подкладывал Юлиану. Ему и это бесподобно, а нам больше вкусного достанется.
Через некоторое время мы уже придирчиво выбирали, где откусывать, а что выбрасывать. Выбросить пришлось много. Первый блин… то бишь волк – пеплом.
Насытившийся Юлиан спросил:
– Что такое тарзанка? Я правильно назвал?
– Да, – сказала Тома, – это…
– Веревка над водой, – опередил я, произнеся одновременно с ее начальным «да».
Тома обиженно надула губки. Юлиан недовольно выдохнул:
– Это я понял. Для чего?
– Для удовольствия.
Вытаращенные глаза парня оккупировали пол-лица:
– Какого?
– Ну, этого самого. – Я сотворил руками неопределенное движение. – Прыгать.
– Самому? Зачем?!
– Ты же прыгал, поэтому не «зачем», а «куда». В воду. Ощутить полет.
– А-а, – протянул он, успокаиваясь.
Теперь удивленно вскинулась Тома:
– А что?
– Вообще-то, там собирались вешать человека. Я думал, что вы в курсе. Скорее всего, его и повесили перед уходом. Мы к озеру не спускались, а то бы увидели.
Аппетит был безбожно испорчен.
– Если им веревку не жалко, – продолжил Юлиан, прожевав еще кусок и довольно рыгнув, – то она там и висит. Но с трупов они все сняли. Наверное, и повешенного скинули, а веревку забрали.
Внесем в копилку развлечений: прокатиться на петле для висельника. Ставим галочку.
Брр.
Тьма окружила догорающий костер. Мы огляделись.
Спать прямо здесь? У костра не замерзнем, это плюс, но местность открыта как на ладони, а это такой минус, что перечеркивает любой плюс. Спасут только большое количество людей с оружием и псина, оставленная на охране.
Мечтать не вредно.
– Юлиан, присмотри в округе что-нибудь для ночлега, – попросил я.
Надо пользоваться его еще не выветрившимися звериными способностями.
Юлиан появился минут через десять и приглашающе махнул рукой. Мы отправились в ту сторону, прихватив остатки мяса.
– Там! – Метров через пятьсот Юлиан указал на крону одного из деревьев.
Кто-то давно сплел и оставил привычное нам гнездо. Ветки высохли и жутчайше трещали, но каркас оставался жестким. Только листьев накидать.
Я одобрительно кивнул:
– Остановимся здесь.
Мы насадили мясо на прутья и забросили вверх. Тому и меня Юлиан подсадил, затем легко вспорхнул сам. Тома добралась первой, сразу начав «стелить постель». Юлиан надрывал лиственные веточки с мест подальше и повыше, чтобы не оголять место ночевки. А я застыл в недоумении: здесь спали двое и гнездо делали под себя. Выдержит ли троих? Воодушевленный вид Томы заявлял: еще как выдержит, а если надо – выдержит еще не то. Снова оптимистит. Не люблю, когда она такая. Оптимист – это пессимист, у которого мало фактов. Не желая неприятностей, я руками и ногами опробовал конструкцию на прочность со всех сторон. Каркас скрипел, похрустывал, но не ломался.
– А я говорила! – радостно выдала Тома по этому поводу, хотя не говорила, а только намекала всем горевшим надеждой обликом. – Наверное, это построила сбежавшая парочка типа Ивы и Хлыста. Уютное гнездышко для счастья. Романтическая мечта любой девушки.
– Давно ли рай в шалаше стал твоим идеалом? – осведомился я со скепсисом.
Томин взор тепло скакнул на работящего малого. Она предпочла не отвечать. Где-то под тонким слоем цивилизованности некие куколки превращались в бабочек и рвались на волю.
Я еще раз ударил ногой в главную несущую ветвь, но та лишь завибрировала. Однако, надежно.
– Облом не удался? – скаламбурила Тома.
Пришлось уводить разговор в сторону.
– Ива и Хлыст, говоришь? Крепостные тут ни при чем. Откуда у них человолчьи навыки? Это давняя работа стаи, еще до нашего с ней знакомства.
«Или другой стаи», – стукнуло в лоб изнутри.
Если волчьих сообществ много, почему человолчье должно оставаться единственным? Только потому, что других мы не встречали?
– Юлиан, – начал я вкрадчиво, думая, как бы не слишком пугать Тому сделанным открытием. Но держать такое при себе тоже нельзя. – Стая когда-нибудь пересекалась с другими стаями?
– Естественно.
Челюсть Томы все-таки упала, и вся она тоже упала, сорвавшись съехавшей с гладкой коры ногой, но упала недалеко. Благодаря моей вовремя подставленной руке упала не вниз, а всего лишь поперек крепкой ветви, ногами с разных ее сторон. Мужчина в такой ситуации с удовольствием полетел бы дальше, считая полет и последующий удар о землю избавлением. Тома только поморщилась от легкой боли и потерла ободранную кожу между бедер.
