– Марианна, мне очень жаль, но я не могу воспользоваться вашей с мамой жертвой.
– Это не жертва!
– Понимаю, что от души. – Я поймал ее сжавшийся кулачок и дружески пожал. И пусть со стороны на меня кидают косые взоры, если кто-то заметит. Как недоневестор, который чего-то там не прошел по местным меркам, я еще в своем праве. – Очень хотелось бы объясниться, рассказать все… Но главное скажу сейчас: я не могу убежать, меня слишком многое здесь удерживает. Ключевое слово – здесь. Именно здесь. – Махом руки я указал на мрачного великана башни.
– Знаю, ты человек слова. И долга. Поэтому человолчицу можешь взять с собой. – Кулачок Марианны разжался, горячие пальцы перехватили мою ладонь.
– Человолчицу? – Я моргнул. – При чем здесь она?
– Не она? Что же тогда? Или кто?
Теперь мы шли как школяры на первый звонок: держась за ручку, нога в ногу, четко выдерживая расстояние до впереди идущих. Лицом друг к другу. Ни дать, ни взять – влюбленная парочка, если со стороны. Тили-тили-тесто. Только взгляды выдавали истину – печально-отрешенные, замороженные, капавшие страданием. Не взгляды, а прощальная песня летящего к солнцу Икара.
Кстати, загадка: почему все помнят глупого Икара, а не Дедала, который изобрел те самые крылья? Все просто. У Икара – чувства, эмоции, энергетика. Ему сопереживаешь. Ведь убьется, несносный мальчишка, нарушивший все, что можно и нельзя… А Дедалу не сопереживаешь, не отождествляешь себя с ним. Никто не хочет придумывать крылья и, тем более, делать их. А летать хотят все.
Через руки в нас текло электричество, полюса менялись по сто раз в секунду: плюс на минус, минус на плюс. Никогда я не понимал природу переменного тока – до этой секунды. В точке соединения раскалилось до тысяч градусов вовсе не дружеское противоположнополое рукопожатие. Теперь оно было злым, бешеным, тщательно сдерживающимся. Чувственным и равнодушным одновременно. Притягивающе-отталкивающим. Я не знал, как разорвать его… и не хотел. Но без этого никак – каждая секунда промедления пичкала прекрасную царевну несбыточными надеждами. От них рождались сумасбродные идеи. Идеи требовали воплощения. Готовность на внезапный поступок захлестывала организм, наполняла нервозностью, ожесточала взор. В бурлящую кровь впрыскивался яд обманутых ожиданий, но понимание свершившегося не вело к его принятию. Мечты не сдавались. Пальцы хрустели. Реальность плакала.
– Если выберется минутка поговорить с глазу на глаз, я все объясню, – прошептал я. – Понимаешь, дело не в Томе. И не в тебе. Дело во мне.
О царевну словно молния сломалась. Именно сломалась: долбанувшись и отскочив треснувшими кусочками. Рука Марианны судорожно вырвалась из моей, взгляд убежал в сторону. Кажется, в глазах заблестело.
На нас обратил внимание Юлиан. Его брови удивленно взлетели, он быстро отвернулся.
Впереди Тома с цариссой Асей продолжали беседу, не отвлекаясь на окружавшее. Только тема сменилась.
– Черт? Остался жив?! – Царисса, кажется, испугалась. – Где он сейчас?
– Сбежал к рыкцарям. – Тома сделала паузу. Она вовсю осваивала искусство интриги, готовя себя к возможному высокому будущему. Если отправка домой задержится, полученное умение ей пригодится. – Сейчас он, наверняка, убит. Хороший был человек.
– Черти должны уничтожаться сразу!
Вот еще один повод держаться подальше от всех и поближе к своим.
– Как его звали?
– Я не интересовалась, – беззаботно отмахнулась умничка Тома.
– Ты помнишь закон? – Ася жестко процитировала: – Да не дрогнет моя рука во исполнение закона, ведь закон справедлив, когда он выполняется, всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость.
– Мы учили.
– Мало учить, нужно нести великие слова в своем сердце. Закон не допускает толкований. Не зря вбивают с детства: «Ангелы милосердны. Они всегда пытаются спасти Падших. Нельзя проявить слабость. Слабый человек – мертвый человек. Слабое общество – мертвое общество. Быть слабым – предательство. Побороть искушение. Отказать ангелам ради них же. Исполнить Закон».
– Алле хвала! – автоматически отозвалась Тома.
Прямо сердце радуется. Тома мимикрирует идеально. Но если начнется «болезнь крота», когда встроившийся в чужую систему человек начинает чувствовать себя ее частью и разделять идеалы уже не только на словах…
Бежать. Домой. Как можно быстрее.
Встречный отряд обтек нас, рассредоточиваясь вокруг и позади. Войники привычно создали круговую оборону – на всякий случай, как и положено. Асины мужья молча пристроились в хвост, спешившись и ведя на поводу своих и приведенных нам коней. Пиявка недовольно косилась на них, но молчала. Шарик не молчал. Один из мужей принялся корчить ему забавные рожи. Щенок с удовольствием принял игру и гавкал теперь только на него – с восторгом и безмерным воодушевлением. Интуиция подсказала, что игрун – отец Марианны. Царевна – просто ксерокопия с него, уменьшенная, омоложенная и постройневшая. Те же широко расставленные глаза, гордый нос, острый подбородок. Тот же каскад русых волос, та же светлая, почти белая кожа, в отличие от мрака воронова крыла над смуглоликостью мамаши. И тот же готовый жить и умирать непреклонный взгляд.
– Ты хорошая. Очень хорошая… – прошептал я, утешая и вроде бы разряжая обстановку, но, как оказалось, еще больше запутывая. – Просто мы с тобой…
– Не подходим друг другу?
– Нет! То есть да!.. Еще как!.. Фу, подходим, конечно.
Меня затрясло. Потерявшее краски лицо Марианны опустилось:
– Значит, фу?
– Я не то хотел сказать. Просто мы встретились слишком…
– Поздно, – выстрелило из только что крепко сжатых губ. Рука Марианны стыдливо дернулась тыльной стороной к носу, к появившимся в уголках глаз прозрачным капелькам, но сила воли вернула ее обратно. Царевны не плачут.
– Или рано, – со вздохом поправил я.
– Даже так?
– Я мог бы все объяснить, но не на ходу. Невозможно в таких условиях. Слова впопыхах, это… не будет правильно. Точнее, правильно, но… неправильно. Потому что… как бы это сказать… ну, понимаешь… вот именно поэтому. Потому что – никак.
Я совсем запутался. В ответ упало:
– Хорошо.
Краткий укол глазами – красными и текущими – и больше Марианна ни разу ко мне не повернулась.
Сказала: хорошо. Что хорошо? Кому хорошо? Всем плохо. Ей плохо, потому что не понимает, что происходит. Мне плохо – из-за живущей в сердце Зарины, которую не забыть, и Томы, которую не бросить.
– Мы стараемся… – неслась спереди отменная жизнерадостность цариссы Аси.
– Кто «мы»? – напряглась Тома.
– Забудь. Не важно.
Снова тайны. У всех тайны. Тайна на тайне и тайной погоняет. Ничего не меняется, все по-прежнему: количество тайн внутри тайн растет и растет, как снежный ком.
