Нет. Нельзя. Это неправильно.
Диким усилием я заставил тело качнуться обратно.
– Это Большая Медведица. – Вместо поцелуя мое напряженное лицо указало в нужную сторону неба, а затем повернулось: – А это Малая.
– Не знала, что сачок и ковшик зовут какими-то медведицами.
– Э-э… так Тома говорила. – Я закусил губу.
Если мои выкрутасы с новыми словами дойдут до цариссы Аси, которая с фанатизмом ратует за расправу над прибывающими в мир особями мужского пола…
Напоминание о Томе или мое неумение врать похоронили хорошее настроение. До воды мы шли молча. Лагерь остался далеко позади, трава сменилась песком, его шуршание под ногами иногда перебивалось накатом небольшой ребристой волны.
– Страшно. – Марианна поежилась. – Она течет. Такая непредставимо огромная масса. Из ниоткуда в никуда. Как наша жизнь.
Оглянувшись по сторонам (нигде, до самых пределов видимости, никого не было) царевна встала ко мне боком и принялась разоблачаться. Ничего не говоря. Не глядя на меня. Стесняясь, но преодолевая.
Я повторял ее подвиг на расстоянии вытянутой вбок руки. Перед глазами плескалась речная ширь, усыпанная отражением звезд. Бриллиантовые россыпи мерцали, волнуясь и подмигивая. Когда на прибрежный песок легло все, что было на нас надето, Марианна дотронулась до воды ногой и отпрянула:
– Ой!
Я тоже попробовал. Тоже ой. Прежние озера вспомнились добрым словом. Войти плавно здесь не получится, нет у нормального человека таких сил.
Я знал, как надо. Грудь вздулась набранным воздухом, шлепки шагов разнеслись по округе, разгон, толчок… бултых!
– У-ух! – Я вынырнул в нескольких метрах, где дна уже не ощущалось. Мощное течение подхватило меня, пришлось выбиваться из сил, чтобы остаться на месте.
Глаза-блюдца Марианны собрались треснуть, превращаясь в тазики:
– Ты… как это?
Потирая ступней подъем второй ноги, она зябко ежилась, а ее обхватившие тело руки напоминали о смирительных рубашках.
– Давай! – Я поплыл навстречу. – Смелее!
Смешно зажмурившись, Марианна присела и мощно оттолкнулась ногами. Меня окатило взвившейся волной, а брызгами накрыло даже берег.
– Аа-а! – тоненько взвыло выметнувшееся из пены тельце.
Умница. Громко орать нельзя, переполошим всю округу. Поднявшись на ноги – воды оказалось по грудь – Марианна принялась растираться как чесоточный в момент приступа.
– А я х-хотела, чтоб-б-бы ты с-снова меня п-покатал п-по вод-д-д-де…
Зуб на зуб не попадал, ее кожа вмиг посинела, вспухли тысячи колючих мурашек. Покачав головой, я подключился к растиранию царевны. Здоровье важнее экивоков. Только по-Задорновски тупые американцы могут себе позволить интересоваться «ю окей?» склоняясь над умирающим. Сначала спасать надо, а спрашивать потом, или хотя бы одновременно.
Четыре руки сталкивались и перепутывались. После очередного клинча Марианна обернулась и стала ответно растирать меня.
Этим делу не поможешь. Подхватив стучавшую зубами царевну под колени и спину, я понес ее из воды.
Небо впереди пробило розово-лиловым. Водная гладь окрасилась веселым разноцветьем, словно ее полили одновременно из всех флаконов цветного принтера. В глазах рябило от отражавшихся лучиков первозданного света. Девичьи руки обнимали меня за шею. Подмороженное тельце прижалось как к радиатору. Реснички схлопнулись, а губки осторожно шепнули:
– Ты хотел что-то объяснить, когда мы будем одни. Мы одни.
Подогнув ноги, я вместе с ношей опустился на песок, продолжая греть и согреваться.
– Одно условие. – Реснички вновь вспорхнули, в меня вонзился гордый требовательный взгляд. – Не ври.
– Никогда. – Подумав, я уточнил: – Тебе – никогда. Ложь слишком дорого обходится. Как и недопонимание.
– И тем не менее, ты врал. Ты говорил, что Тома – вынужденный временный вариант. Но остался с ней.
– Не с ней. Я остался в башне Варфоломеи. И еще останусь, сколько смогу.
– Не понимаю.
– Есть один человек, с которым я познакомился раньше, будучи… не тем, кто я сейчас. Если б мы с тобой узнали друг друга раньше, все могло быть по-другому. Но получилось то, что получилось. Мое сердце занято.
– Надеюсь, это… не Пиявка?
Ну и мысли.
– Далась тебе эта Пиявка. Она просто зверь, которого жалко. Одинокий неприкаянный зверь. А… мой человек сражался в башне при нападении отступников.
С губ чуть не сорвалось имя. Марианна легко свяжет факты. Зарина Варфоломеина жила в комнате с девочкой Чапой, на которую как две капли похож внезапно выплывший из небытия мальчик Чапа, почему-то влюбленный в ту самую Зарину. Где они могли пересечься? Чуть-чуть фантазии – и я на костре.
Марианна осторожно вымолвила:
– Говорят, там всех убили, когда рыкцари, как у них водится, не сдержали обещания.
– Говорят, но никто не видел тела. Именно ее тела. Может быть, она ранена или потеряла память. Или, например, лежит в коме, не осознавая происходящего. Или вывезена за тридевять земель в тридесятое царство. Или взята в плен. Или сбежала с отступающим гарнизоном и по одной из тысяч причин не может вернуться обратно. – Я накидывал самые простые варианты, не упоминая безумно-диких, которые тоже сотнями выдавал распаленный мозг. – Или, возможно, она потеряла руку или ногу и боится показаться на глаза. Может быть, у нее что-то с лицом, ведь для девушек это самое важное, как они, дуры, думают. Или ее черти забрали. Или ангелы. Или вообще ребята из соседней галактики, что могут оказаться под маской соседа или хорошего знакомого.
– Или она полюбила другого.
Я поморщился.
– И не одного, – добила царевна.
Мой выдох оказался похож на драконий, бушевавший внутри огонь вырвался внутренним несогласием со словами, которые я произносил:
– Или так. Все равно не успокоюсь, пока ее не найду. Или не уверюсь в обратном.
Лицо Марианны разгладилось:
– То есть, человека, который занял твое сердце, может не быть в живых?
– Не верю, – твердо заявил я. – Она жива. Она должна быть жива. Иначе… Иначе это неправильно.
– Из того, что ты рассказал, я понимаю, что ты очень-очень любил ее.
– Не любил. – Я набрал полную грудь: – Люблю.
Наступило долгое молчание.
Розово-лиловое в небесах перетекало в нежное сиреневое, подкрашенное радостно-оранжевым. Тьму смыло в прошлое, словно мы на берегу Леты. От наступившего рассвета Марианне сделалось неуютно, но она упорно не разжимала рук. А я не торопил, понимал ее чувства… и проклинал взволновавшиеся свои. Нельзя затягивать. Положение становилось опасным.
