Думаю, девчонки пошумят и успокоятся. Никто не любит, чтобы над ним смеялись, поэтому как-нибудь выкрутятся по-тихому, и все забудется.
Отвернувшись от придирчиво разглядывавшей себя Марианны, я примерил новый костюм. Рубаха, в принципе, такая же, как у мальчишек. Такая же… да не такая, а чисто женская – с оборочками, кружевами и вышивкой. Двинувшись с повеселевшей царевной вдоль реки, я по ходу удалил все признаки принадлежности к противоположному полу. Хуже всего оказалось с вышивкой. С трудом, но я справился: колючкой поддевал по ниточке, рвал и вытаскивал. Сборчатую обшивку с подола и краев рукавов я расправил и примотал на бедре как бинтом.
– Про запас. Вдруг перевязка понадобится?
– Есть хочется, – грустно сообщила Марианна.
Опять встал вопрос еды, и встал колом в горле. День заканчивался, а во рту ни крошки, если не считать нескольких противных листиков, которые теперь цепко ассоциировались с поносом. Лягушек было не видно и не слышно, а кузнечики попадались настолько мелкие, что даже не хотелось тратить силы на поимку. Мы перебились небольшой охапкой лиственной травы-сныти, замеченной мной по пути. В остальное время еду заменяла вода.
Речушку пришлось форсировать вплавь, глубина и течение не позволили перейти своим ходом. Мы поднялись выше заводи, сняли рубахи, я поднял их на одной руке, а Марианна уцепилась за мою шею. Сплавившись через стремнину, оставшееся мелководье мы прошли ногами, затем подсохли, оделись и побрели дальше.
В местном балахончике Марианна смотрелась очаровательно. Узорчики, оборочки, кружавчики… Я не мог представить, что буду скучать по милому наследью старины. Воспитанный на журнальном гламуре и эталонах высокой моды из телевизора, истинно элегантным я считал только черное и белое, и непременно прямое. Остальное сетевым и телевизионным общественным мнением объявлено кичем, дурным вкусом и дозволено лишь Миланским кутюрье. А кто не кутюрье, тот, по мнению блюстителей народного вкуса, деревенское тетерье, обязанное не выпендриваться и ходить как все – в черном, белом и прямом. В редком случае еще в ярко-красном, но обязательно прямом и без финтифлюшек. Желательно, купленном непременно в Милане или выданном за Миланское. Даже если китайское.
А Марианне шло старинное. Еще бы веночек на голову… Я умилялся. Русые локоны спускались до самых лопаток, смущенный взор прятался от моих попыток его подловить, босые ножки дерзко выметывались из-под бордового ободочка платья. Ну, почти платья. Нашейте всяких непонятных штучек-дрючек на любую мужскую вещь – получите женскую.
Впервые за многие месяцы я видел рядом с собой нормальную девчонку, а не воинственное чудо в штанах.
– Тебе идет.
Марианну словно толкнули в дверь, на которой до той секунды пошатывалось ведро с красной краской:
– Не шути так.
– И не думаю.
– Вот и не думай.
Через несколько шагов все больше похожая на свеклу спутница добавила:
– Лучше думай о еде.
– Только о ней и думаю.
– А ты попытайся не только думать, но и находить.
– А ты попытайся не только язвить, но и поторапливаться.
– А ты…
– А вот и не подеремся, – перебил я.
Марианна улыбнулась и умолкла.
Из-за того, что в тот миг мои глаза были направлены на нее, сначала я увидел реакцию: помертвевшее лицо, открывшийся и тут же до боли сжатый рот, едва не подогнувшиеся ноги. С видом на реку на пригорочке догнивали тела на кольях. Близко лучше не подходить – трупный смрад сносился ветром, но если внезапно дунет в нашу сторону…
Разбойники? Или те самые ушкурники, которых мальчишки назвали врагами и сказали, что если те нарушат договор, конязь с ними разберется? Или…
– Кажется, это женщина, – нерешительно предположил я.
Крайние останки действительно чем-то напоминали прекрасный пол. Сейчас сравнение выглядело кощунством. Деревянное острие вылезло между ребер, не давая свисавшим вокруг него жутким ошметкам провалиться ниже. Гниющее мясо шевелилось, конечности болтались на сухожилиях и остатках кожи, запрокинутая голова узнавалась лишь из-за черепа.
– И что же, что женщина? – Взгляд Марианны был тверд и пуст. – Значит, тоже преступница. Невиновного человека столь жестокой смерти не придадут.
Ну-ну, наивное создание. Вера во что-то – оттого и «вера», а не «знание», что находится по обратную сторону фактов.
Как говорил Аль Капоне, пуля многое меняет в голове, даже если попадает в задницу. От увиденного у Марианны зашевелились не только волосы, но и мысли.
– Что они могли натворить, если подверглись такой жестокой казни?
Я пожал плечами:
– К примеру, прибыли с той стороны Большой воды. С точки зрения местных – несомненное преступление. Вы же пришельцев убиваете.
– Мы убиваем сразу, не мучая!
– Согласен, убитые должны вас благодарить.
Ирония вышла злой и неуместной.
– В какой жестокий мир мы попали. – Марианна помрачнела.
Она еще долго оборачивалась на трупы. Мне тоже было не по себе, но не по себе мне было и по другую сторону реки. Неплохо бы узнать, кому поклоняются и во что верят здешние обитатели. Считается, что вера делает людей лучше, но люди, которые так говорят, не знакомы с постулатами учения Аллы-мужененавистницы и забывают, что, к примеру, Гитлер был образцовым католиком. Не вера делает нас лучше, а мы веру.
Марианна верила в меня. Увы и ах.
Глава 6
Небесный ориентир периодически терялся, мы продирались сквозь лес наобум. В таких случаях я доверял интуиции. Интуицию подпитывало желание жить. До сих пор ни то, ни другое меня не подводило, и царевна в деле выживания и возвращения целиком положилась на меня. Деревья покрывали побережье неравномерно, редколесье сменялось непролазными дебрями. Время от времени приходилось кружить в поисках бреши и, бывало, даже возвращаться, чтобы найти другую тропу. Полянок мы избегали, проходили их по опушке, держась в тени, а редколесье вызывало панику – показаться на просматриваемых участках во весь рост теперь казалось самоубийством. Картинка казненных стояла перед глазами. У нас обоих не выходили из головы страшные мысли, и мы стали намного осторожнее как в передвижениях и производимом шуме, так и в плане безопасности. Теперь напарница сама не хотела удаляться от меня более, чем на шаг. Хорошо, что хотя бы за ручку держать больше не просила. Шараханье из крайности в крайность у нее, наконец, прошло, на некоторое время возобладал трезвый расчет. Другое дело – долго ли продлится здравомыслие спутницы? Как бы она ни храбрилась, а в шкуру мужика ей не влезть. Матриархат, где бы ни появлялся в течение предыдущих тысячелетий, ни в одном месте не задержался на ощутимый для истории срок. Для меня это было поводом к размышлению, и приводило оно к некоторым весьма нетолерантным выводам. За любой из таких выводов феминистки без раздумий на кол посадят. Радует, что мужики в абсолютном большинстве случаев не дадут им такой возможности.
