– Мы, – я переглянулся с окаменевшей царевной, – сироты. Родители… утонули.
– Теперь ты за нее отвечаешь? Ваней зовут? Никому, Вань, девку не отдавай, срок придет, я тебя найду. Не обижу.
Трапезник еще раз масляно подмигнул и отошел. Компот нам принес поваренок, копия толстого повара, только на щеках и подбородке вместо бороды торчал светлый пух. Зуб даю – упомянутый сын, отправлен на смотрины. Вскоре из-за ширмочки донесся разговор отца с сыном. Старший толстяк даже не пытался приглушить громкость голоса:
– На днях опять ушкурники чудили, эти, должно, с пощипанного челна. Хороша девка, верно?
На вопрос сынок не ответил. Во всяком случае, вслух.
Через минуту раздался его интересующийся голос:
– Не понимаю, почему конязь ушкурников не приструнит? Зачем, вообще, их пускает?
– У нас договор: мы не трогаем их, они нас. У них вода, у нас земля, у каждого свой способ заработка. В наших водах они платят десятину и дают народу заработать на услугах. Не будь ушкурников, твой дядя давно пошел бы по миру.
В дверях вновь появился Вешняк.
– Вань, сестрица уже на ручки просится. Нет привычки? – Задумчиво пожевывая нижнюю губу, он глядел куда-то в район лавки под царевной.
Марианна вспыхнула, ее подогнутые под себя ноги мигом опустились вниз:
– У вас пол очень занозистый.
– Увы, сафьяновых сапожек предложить не могу. – Присев рядом со мной, Вешняк посерьезнел, обращенный ко мне голос обрел деловитость: – Выкуп за вас кто внесет? Через кого, куда и кому весть передать?
– Нет у нас теперь никого. Потопли.
– Родителей… ушкурники?
Я кивнул, под столом наступив на холодную ступню Марианны. Наша судьба зависела от каждого слова. Говорить должен только я, иначе мы запутаемся, а итогом будут тела на кольях. Картинка гниющих трупов до сих пор стояла перед глазами.
Последняя возможность сказать правду и быть переправленными за реку, пусть за выкуп, только что была мной уничтожена. Меня напрягла и заставила прикусить язык аналогия с чертями, Марианну – облеченная в шутку необъяснимая ярость толстяка. Если вскроется правда о нас, то вряд ли кто-то отправится передавать весть. Я умирать не торопился, поэтому выбрал путь лжи во спасение. Царевна, конечно, грезила о доме, но мою компанию покидать не собиралась. Судьба совершила новый поворот, мы оба это поняли. Наши ладони нашли друг друга и крепко сжали.
После еды нас отвели в грубо сколоченную уборную, где Марианна, пунцовая от стыда, через меня попросила новых тряпочек на полоски.
Вешняк встревожился:
– Ранена?
– Нет. – Я опустил глаза.
– А-а, налог на взрослость. – Из поясного мешочка он достал некое подобие бинта. – Держи. Подойдет?
Я передал тканевый рулончик сквозь щель в кособокой дверце.
Вешняка вызвали на ворота, но сначала он довел нас до дверей добротного бревенчатого сарая с копной сена внутри.
– Отдыхайте, ребята. Тяжко вам пришлось, но все плохое уже позади.
Позади? Как же, размечтались.
Снаружи темнело, значит, здесь, на сеновале, мы проведем всю ночь. Я уверен: когда временно требовалась тюрьма, преступников приводили сюда же. При всем желании не сбежишь. После того как дверь закрыли на засов, снаружи кто-то ходил – можно спать спокойно, чужие не нападут. Насчет своих неизвестно. Причем, неизвестно вообще ничего. За улыбкой, как известно, прячутся зубы.
В глазах царевны встал вопрос: как будем спать?
– Завтра будем выглядеть, словно по нам кони топтались. – Она огладила одежду ладошкой.
– Пусть лучше одежду помнем, – туманно объявил я, падая в пахнущий прелым ворох.
Марианна чинно присела, свела колени и обняла их руками. Сверху уютно расположился подбородок. Взгляд же оказался совсем неуютным:
– Ты ел мясо!
– И мы живы. Тебе не кажется, что два эти факта как-то взаимосвязаны?
– Но мясо… это плоть!
– Овощи тоже плоть, пусть и немножко другая. Кузнечиков ела? Ела. И улиток. И вообще.
– Только от голода.
– Вот и я только. И чтобы нас спасти. Ради выживания еще не то съем. И тебе советую. А по возвращении совсем не нужно всем рассказывать, каким образом мы выжили.
– Но Алла, да простит Она нас и примет, заповедала…
– Давно хотелось спросить: ты действительно веришь, что все это, – я совершил рукой круг в воздухе, – сотворила Алла? Гм, да простит и примет.
Последнее пришлось прибавить из-за выражения лица царевны, ужас на котором с каждой секундой паузы возрастал в геометрической прогрессии.
Однажды Зарина всухую переспорила меня на тему Аллы. Задним числом я подобрал аргументы, учел контраргументы…
– Имя Аллы нельзя говорить без добавочной формулы? – уточнил я на всякий случай.
– Только обращаясь к ней лично.
Воображение разыгралось, и не сразу дошло, что речь идет о молитве. Что бы ни говорили, а богатая фантазия – не всегда хорошо.
– Сомневаешься в существовании высших сил? – На мне остановился задумчивый взор.
– Скажи, если Алла всемогуща, она сможет сделать треугольный квадрат?
– За такие слова можно в ад…
– За слова? А мысли, по-твоему, высшим силам неподвластны? Однажды я слышал разговор. «Попадешь в ад!» – сказал один. «Вы уверены? А кто там?» – «Такие, как ты!» Второй на минуту задумался. «А в раю такие как вы? Вам нужно поработать над своими угрозами».
Царевна потеряла дар речи.
Я резко сменил тему:
– Знаешь, в детстве я разговаривал с домовым.
– Домовых не бывает. Сестрисса рассказывала, что во времена ложных пророков люди верили даже в божественность ветра или деревьев. А мама говорит, что худшее из суеверий – верить в них.
– Я тоже так говорю, потому полностью согласен с твоей мамой. Кстати, вот еще о домовых и прочей суеверности. – Я обратил лицо ввысь. – Алла-всеприсутствующая, невидимая и неслышимая, избавь наших родных и близких от воображаемых друзей!
Марианна не поняла юмора, и к лучшему.
– Ты ведь несерьезно говоришь о своих сомнениях?
– Естественно, – успокоил я напарницу, с которой, как понимаю, еще не одним пудом соли вместе давиться.
И ведь не соврал. Это не сомнения, это уверенность. Даже вера. Царевна верит в то, что великая Алла есть, я в то, что конкретно ее – всемогущей Аллы – нет. Тоже своего рода вера.
Впрочем, нет. Отрицание чужой выдумки – не вера. Иначе лысина – это прическа, а книги – печное топливо.
Марианну к тому времени волновало другое:
