Конязь рта не раскрывал, его мнение и приказы огласил один из приспешников:
– Люди доброй воли, честные, свободные и равноправные! Свершилось злодейство. Не по праву отняты жизни и в нарушение устоев отобрана свобода. Нет сомнений, кто это сделал и по какой причине. Потому во имя справедливости да ниспошлет Святой Никола кару на головы убийц! Челн, добро и доспехи изымаются в казну и подлежат продаже. Злодеев – на кол. Приемышей отдать пострадавшему семейству. Таково слово конязя!
На траву положили заточенные с одного конца тонкие бревна – по числу команды Никодима, каждое длиной метра в три. Преступников вывели на всеобщее обозрение. Они щурились после тьмы помещения, где их содержали, отказывались идти, мычали сквозь кляпы и пытались высвободить связанные за спиной руки. Ударами солдатских сапог их опрокинули вниз лицами, на каждом задрали повыше или вовсе сняли остатки одежд, и разложили, как шпалы, рядком перед остриями длинных кольев. На спины брыкавшихся тел село по солдату, шеи осужденных прижали к земле, другие солдаты приблизились к тыльным сторонам кольев с тяжелыми молотами в руках. Я закрыл Марианне глаза. Она гневно отмахнулась от моей ладони. Ах да, она царевна и все такое. Но мне не хотелось, чтобы она видела дальнейшее.
Молотобойцы размахнулись. Сидевшие на спинах преступников направили острия, а солдаты, державшие казнимых, вцепились в них всей силой, чтобы те не дергались.
Молоты ударили.
Даже сквозь кляпы неслись безумные крики. Кровь стыла. Через минуту насаженных на кол преступников взвили в воздух. Поднятые веревками колья, похожие на вилки с наколотым деликатесом, основаниями утопли в подготовленных отверстиях в земле. Пока одни солдаты придерживали колья вертикально, другие сыпали в ямки песок и утрамбовывали. Продолжавших орать и дергаться преступников оставили сползать под собственной тяжестью до окончательного повреждения внутренностей. Я заметил, что их специально развернули лицом в сторону протоки. Это был живой (пока) намек всем, кто проплывал мимо.
Процедура воздаяния по справедливости подошла к концу. Взмах начальственной руки завершил церемонию, на указательном пальце конязя от солнечных лучей блеснул перстень с камнем, что сразу обратил на себя внимание прекрасной половины нашей небольшой компашки.
Как бы женщины ни пыжились, как бы ни строили из себя крутых воительниц, природу не обмануть: ну, любят они красоту и все красивое, начиная с себя. В стране башен я перстней не видел, как и брошей, серег, ожерелий и прочей бесполезной, с моей точки зрения, дребедени. На шею и на руки там надевали что-то практичное или защитное, а побрякушек в общепринятом смысле не существовало. Вообще. Любовь к прекрасному выражалась в украшении доспехов и оружия, но и в украшательстве местные жители особо не усердствовали. Зачем, если завтра доспех помнется, а оружие сломается?
Здесь было не так. Марианне понравилась невиданная вещица, ее глаза пожирали сверкавшую бранзулетку, переливавшуюся в лучах и игравшую всем спектром. С таким же восхищением я смотрел бы сейчас на пистолет с запасными магазинами и надувную лодку.
Конязь невесомым мотыльком вспорхнул в седло, последовал прощальный кивок солдатам, и дружина с правителем ускакали. Народ стал расходиться, без эмоций обсуждая ничем не удивившее зрелище.
– Опять криво пошло, через живот выйдет, – буднично жаловался кто-то, указывая на конвульсивно дрыгавшиеся окровавленные тела. – Есть же где-то умельцы, которые так направят, чтобы по горлу – и через рот. А это что за халтура?
– Враки, – отмахивались другие. – Всегда в ребра выходит, редко когда до подмышки дойдет. Никто и никогда не видел, чтобы ровнехонько через рот выперло.
– А я бы посмотрел. Может, нужно не молотом, а, как в старину, приподнять лиходея «журавлем», смазать жиром и опускать тихонечко на кол, поправляя, чтобы ровнее было?
– Ты это папам посоветуй, а я посмотрю, что получится.
После упоминания пап в дико привычном для меня множественном числе все разговоры оборвались.
Отряд в пять всадников под командованием все того же Глазуна вновь сел на коней, и подхваченных могучими руками Марианну, девочку и меня усадили за спинами трех всадников не самого богатырского сложения – явно не хотели перегружать коней.
– Держитесь крепче!
С таким напутствием отрядик рысью двинулся в сторону леса.
По дороге не встретилось и не случилось ничего интересного. Я просто запоминал, как едем, ведь нам еще возвращаться. Надеюсь. Лишь бы тоже случайно на кольях не оказаться, нарушив некий закон, о котором известят задним числом и накажут им же. В стране башен мужчин тоже заранее не оповещают, что на самом деле они черти и подлежат немедленной ликвидации. Как узнать, какую придурь сочинили здесь местные жители? А они наверняка сочинили, без не понятной другим придури не существует ни одного народа на свете.
Не встретилось ни людей, ни поселений. Дважды мы пересекали по мосту небольшие речки, что текли к Большой воде. Одну из них, дальнюю, мы с Марианной форсировали вчера, а впадение ближней, скорее всего, проплыли под досками контрабандного подполья.
Ландшафт наводил тоску. Пустота и безлюдье на границе царили как со стороны царисс, так и здесь. Что-то вроде зоны отчуждения. Верхняя крепость охраняла вход во внутренние части страны – значит, по суше здесь тоже с кем-то граничат, гор-то по этой стороне реки нет.
Через час быстрого хода начались поля и сады. Вскоре показалось первое поселение в очередном новом мире. Дорога огибала поселок далеко в стороне, и не зря. Я не ожидал увидеть столь сильной нищеты и разрухи. Пустырь заполоняло нагромождение убогого жилья, которое и жильем-то назвать трудно. Некогда бывший полем, пустырь убили и загадили, теперь здесь росли только хижины, больше похожие на ящики, и цвел мусор. Всюду, насколько хватало глаз, стояли хаотично разбросанные лачуги, сколоченные как попало, палатки из промасленной ткани, шалаши и просто навесы, под которыми ютились целые семьи. Воду брали от небольшого ключа, в котором тут же мылись. Деревья в округе давно извели, но вдалеке виднелась ровная стена леса – словно граница, которую местным для своих нужд пересекать запрещено. Скорее всего, и вправду запрещено. Оттуда несколько человек тащили хворост и длинные ветви, но не дрова. Глазун отметил это и спокойно отвернулся. Впрочем, пока отряд не проехал, жизнь в поселке замерла, все глядели на нас. Местные обитатели, одетые в невообразимые лохмотья, сидели на корточках и полулежали у импровизированных очагов, вокруг располагался нехитрый скарб – у кого имелся. Многие обходились минимумом: дырявой крышей и охапкой соломы. Среди окружающего убожества нашелся райончик довольно крепких строений – местная Рублевка-Санта Барбара, там стояли тесные амбароподобные хибары с глухими дверьми и узкими проемчиками, напоминавшими окна-бойницы в стране башен, через которые нельзя ни влезть, ни вылезти. Либо здесь тоже водится местный аналог волков (хотя свободное гуляние мальчишек и девчонок показало, что ничего подобного нет), либо у хозяев есть, что скрывать и защищать от других. У них даже собственные туалеты имелись, если так можно назвать полуоткрытые загончики из подручного материала высотой по пояс. Запах пищи смешивался с нестерпимой вонью. Общий смрад перебивал даже дым от костров, на которых прямо на улицах готовилась нехитрая еда, местами сразу на несколько семей. Ковырялась в мусоре грязная ребятня, орали благим матом голодные груднички. Населенный пункт больше походил на табор-времянку, а выглядел как короста на лице больного, которому очень хотелось пожелать выздороветь. И даже как-то помочь, пусть даже хирургическим путем, если вовремя не пригласили терапевта.
