Жуткое поселение отряд проехал мимо, держась от него как можно дальше.
Мы с Марианной – пришлые, незнание проявить дозволено, авось, за простой вопрос здесь не зарубят. Хотя, здесь не рубят, здесь, для разнообразия, на кол сажают. Решившись, я осведомился у спины всадника, которую обнимал:
– Это местная деревня?
– В некотором роде.
Воин буркнул еще что-то неразборчивое и, по всей видимости, грубое. Переспрашивать не захотелось.
После пригорка открылась новая панорама, и настроение улучшилось. На вид со стороны – деревня домов на тридцать, избы крепкие, бревенчатые, то есть срубы, привычные мне по средней полосе России. Странно видеть их в теплых краях. Расположение – тоже обычное, рядком по обе стороны вдоль дороги. Большие окна (большие!) глядели на улицу, сбоку притулились сени, позади – хозпостройки и огород. Повеяло чем-то родным. После безумия страны башен я будто дома оказался.
Зато Марианна напряглась, жмется к всаднику, будто на казнь везут, взгляд – дикий. Для нее местный пейзаж не лучше ада. Жалеет уже, наверное, что на заставе не сообщила правду. Ничего, время все расставит по местам.
Я продолжал разглядывать деревню. Окошки были немного непривычными: без рам, но с решетчатыми деревянными ставнями, напоминавшими жалюзи, они защищали от дневной жары. Двускатные крыши были украшены белыми и черными флажками. Через каждые несколько домов – колодец с «журавлем». Примерно в центре поселения на единственной площади обнаружилось нечто вроде пагоды с русскими мотивами, а венчала ее – я глазам не поверил – красная пятиконечная звезда! Позади странного сооружения располагался большой двор, скрытый за могучим забором. Перед пагодой было чисто, украшено цветниками и дорожками. Внутри – множество построек и немалое хозяйство с козами и лошадьми. С улицы (точнее, с площади) через роскошную распашную дверь в наземном ярусе пагоды можно было попасть внутрь двора, верхи которого виднелись только с высоты скачущего всадника. Назначение пагоды сразу не определялось, но поскольку она такая была в деревне единственной, то внутри, наверняка, либо администрация, либо храм. Строение имело три основных и пару декоративных ярусов, украшенных резьбой и коньками на всех крышах. Окошки, что выходили на улицу, были прикрыты ставнями.
Минуя деревню по центральной… нет, по единственной улице, мы собрали взгляды всех окрестных крестьян, одетых в штаны (уррраа! конец матриархату!), лапти и обычные рубахи навыпуск с разноцветными поясами. Не останавливаясь, отряд направился на дальнюю окраину, в стоявшую на отшибе (как того требовала противопожарная безопасность в деревянном поселке) кузницу.
Обычные деревенские звуки, перемежаемые конским топотом, перебил истошный детский крик. Радостью в нем не пахло, это был крик боли. Коней послали в галоп, около кузницы воины посыпались наземь, как десантники с брони танков, и ворвались внутрь с мечами наголо. Мы с Марианной и девчонка тоже слезли и осторожно заглянули в дверь.
Вопил пацаненок лет девяти-десяти, он старался взобраться на колченогий опрокидывавшийся табурет, чтобы снять подвешенного за руки человека. Далеко за выходившим в сторону леса окном виднелись убегавшие мужские фигуры, три или, возможно, четыре.
– За ними! – скомандовал Глазун трем воинам, вошедшим последними.
– Все равно не поймаете, – просипел подвешенный мужчина с длинными, перехваченными на затылке в хвост, русыми волосами, одетый в темные штаны и кожаный передник.
Его борода торчала клочьями, мощный морщинистый лоб нависал над ввалившимися глазницами, как кусок скалы, застопорившийся на краю обрыва. Невероятная худоба сочеталась с руками-клещами и ногами, достойными держать небо вместо Атланта. Одно слово – кузнец. У его исхлестанных ног плакал мальчуган.
Глазун с еще одним воином осторожно сняли кузнеца с вбитого в потолок крюка, мальчик с девочкой усердно помогали.
– Кто? – Глазун указал бородой за окошко.
– Вас не касается.
– Ты уверен?
– Твои вернутся, спросишь у них. Фенька, подай воды. Это кто?
Последний вопрос касался меня с Марианной и был обращен к Глазуну.
– Дар конязя.– Глазун снял шлем. Примятый ежик волос ощетинился пробившейся сединой. – Мои соболезнования, Немир. Дед Пафнутий убит, и Кудряш тоже. Их похоронят у заставы. Конязь лично покарал злодеев, а также явил милость, передав спасенных сирот в твою семью. Теперь они твои.
Прибывшая с нами девчонка напоила кузнеца, они вместе с пацаненком продолжили суетиться вокруг пострадавшего. В лицах всех троих угадывались общие черты. Мелкие плакали, старший глухо стонал.
Дверь распахнулась. Старательно отводя глаза в сторону, вошла отправленная в погоню тройка воинов:
– Не поймали.
Кузнец насмешливо развел руками: «А я говорил».
– Значит, не скажешь? – еще раз осведомился командир, поглядев за окно, и было неясно: спрашивает он или констатирует.
Немир отрицательно мотнул головой. Судя по всему, с Глазуном они знакомы давно, но откровенничать кузнец не собирался.
– Тогда не обессудь. Мы уходим. – Кивнув на прощание, воины удалились.
Кузнец опустился наземь у стенки и прислонился к ней спиной, запрокинув голову. Только теперь он дал боли вырваться наружу по-настоящему.
Тем временем я оглядел кузницу: горн на два огня под одним дымоходом, рядом – на три четверти зарытая в землю бочка с водой, в полутора метрах от огня – деревянная колода с наковальней, неподалеку от нее – верстак с тисками, подвешенные на скобах инструменты, меха и еще дополнительные небольшие наковальни нескольких видов.
Кузнец с трудом поднял голову. Он не был расположен к долгим разговорам.
– Не знаю, как было у вас дома, – угрюмо вымолвил он мне и Марианне, – теперь ваш дом здесь. Правила просты: смотрите на других и делайте так же. Как звать и сколько лет?
Я в который раз порадовался: как же хорошо слышать «лет», а не «зим».
– Марьяна, четырнадцать! – выпалила Марианна.
– Ваня, четырнадцать, – глухо сообщил я, помня о местном возрастном цензе для женитьбы. Возможно, с наступлением официального взросления налагались и другие обязанности, вроде службы в армии. В царской России в армию уходили на двадцать пять лет. Лучше перестраховаться.
Кузнец недоверчиво воззрился на меня, сильно возмужавшего в человолчьей компании. Осмотр закончился внушением:
– Девок мне не портить, если только твой папаша не император и не жаждет отдать за невесток пару областей.
– Ваня – сирота, – напомнила прибывшая с нами девчонка, смешливая пышка лет двенадцати.
– А это Фенька, – взмах светлой бороды указал на нее, – и Урюпка.
Крепкий мальчуган с жадным ртом и чуть свернутым сломанным носом, степенно и очень по-взрослому кивнул.
