У Любы связаны были только руки, ее первой полностью освободили от пут и взялись за ее пончообразную одежду. Она отшатнулась:
– Нет!
От жуткой пощечины ее лицо дернулось, как на сломавшемся манекене, и двое дюжих ребят быстро раздели ее.
Женщины – товар, как выразился Никодим на челне, и для похитителей, ставших надсмотрщиками, ничего особенного не происходило, они просто делали свою работу. Запрет «девчонок не трогать», по большому счету, выполнялся, в остальном торжествовало право сильного: в опасные будни внесена нотка удовольствия, какое-никакое, а развлечение. Пока один, пряча в бороде ухмылку, заботливо сворачивал снятое с Любы, второй следил за ее неуклюжими попытками прикрыться. А для нее происходящее было величайшим позором. Губы дрожали и безмолвно молили, побелевшее лицо не понимало, как прежде непредставимое стало возможным. Взгляд метался. Глаза блестели собравшейся влагой, и удерживал ее только страх. После такого многие вешаются или бросаются в реку. Под многими подразумеваются люди с традиционными нравственными убеждениями. Большинство моих прежних одноклассниц, я уверен, следовали бы западному девизу «спасаем свои задницы любой ценой!» Цена действительно могла быть любая, а они отряхнулись бы и отправились по своим делам, жалея только о том, что не удалось сделать сэлфи. Но меня радовало, что упомянутое большинство – это далеко не все.
Под пристальными мужскими взглядами Люба забилась в угол, белая пышность спряталась под ворохом прелого сена, и около стены образовалась копна с глазами – они испуганно моргали из-под надвинутого ниже бровей платка. То, что в такой платок можно завернуться едва ли не целиком, Любе в голову не приходило.
Я не выдержал:
– Вам что сказали?! – Жаль, руки связаны, иначе события уже мчались бы реактивным лайнером в неизвестный аэропорт. – Хотите неприятностей? Они у вас будут.
Марианна все еще вертела головой. Фенька, скрутившись червем, спряталась за нее.
– Для надежности, – объяснил один похититель. – В таком виде не убежите.
– Вернем, когда придет кузнец. – Второй уложил сверток на пол ближе к выходу и указал на Марианну: – Кубарь, теперь эту.
Царевна не стала отбиваться. Она даже подняла развязанные руки, помогая снять балахон. Остановившийся взгляд совершенно не выдавал того, что творилось в ее душе, он словно погас. Как будто перед огнем печи затворили чугунную дверцу.
Неповоротливый Кубарь замысловато ругнулся, увидев пропитанную кровью повязку из бинтов.
– Мураш, дай ей платок. – Зимун, охранявший выход, указал на закопавшуюся в сено Любу. Точнее, на ее голову.
Грубо сорванный головной убор Любы перекочевал на бедра Марианны. Мураш, сложил платок вдвое и связал концы получившегося треугольника на левом боку царевны.
Вскинув подбородок, Марианна неподвижно стояла, похожая на полинезийку в треугольном подобии юбки, свисавшей по правому бедру ниже колена. Если раньше в моем нагом обществе ее кидало по краям шкалы «стесняюсь – не стесняюсь», то здесь стыд выветрился, его снесло штормом новых эмоций. Марианна не стеснялась похитителей, она их ненавидела и в мыслях, наверное, уже искромсала мечом в кровавое месиво. А как можно стесняться трупов?
Наши стражники, чьи имена я на всякий случай несколько раз повторил про себя – Зимун, Кубарь, Мураш – с почтительным удовольствием любовались ею. Гордый взгляд и отсутствие позывов прикрыться обеспечили царевне некоторое уважение со стороны противника.
– Хороша, чертовка. – Мураш покачал головой, и ребяческая одежда Марианны, поднятая к глазам, вызвала некоторое удивление. – Летами не вышла, но по всем статьям созрела. Пожалуй, отложу часть заработка до суеты, когда ее выставят.
– За такую запросят больше, чем наскребешь, – бросил Зимун, охранявший выход.
Рядом с Мурашом осклабился Кубарь:
– И у тебя будет соперник.
– И не один. – Зимун присел, привалившись к двери спиной, и положил обнаженный меч поперек ног.
На подружку мою пялится, а бдительности не теряет. Если понадобится, Мураша или Кубаря можно отвлечь таким макаром (или Макаром? Доберусь до интернета – обязательно узнаю, кто или что это), а с Зимуном финт не пройдет. Здоровый, гад, и дело свое знает. В моем мире сказали бы – профессионал.
А насчет Мураша и Кубаря – приму к сведению. Остается надеяться, чтобы в нужное время царевнин маятник «стыдно – не стыдно» не заклинило в первом положении. И сможет ли она «отвлечь» так, чтобы я эффективно воспользовался? Что она должна сделать? И… как ее об этом попросить?
– Сколько бы не запросили – кто ее за нас отдаст?
Замечание Мураша погрузило всю троицу в мрачные раздумья.
Покрыв ладонями голову, в сене плакала Люба, а Фенька, с открытым ртом наблюдавшая за Марианниным триумфом, едва дождалась, когда ее тоже развяжут. Руки с готовностью взлетели вверх, но на похитителей она впечатления не произвела, и девчонку не тронули, чем, видимо, жутко обидели. В ее жизни впервые такое приключение, а тут, как выяснилось, даже за человека не считают! Чем она хуже других?! Гамма чувств читалась на лице жирным шрифтом. Надувшаяся девчушка бросилась в сено к старшей сестре для взаимных утешений.
Кажется, подошла моя очередь увеличить стопку. Кубарь и Мураш обступили меня с боков, но почему-то засомневались и выжидающе глянули на Зимуна, оставленного за командира.
– Не надо, – распорядился Зимун. – Негоже мужику голым задом сверкать.
Взгляд стоявшей рядом Марианны обрел осмысленность. Удивление мгновенно сменилось злостью, та в свою очередь – ядовитым негодованием. Хорошо, хоть вслух ничего не вылетело.
– Но проверьте, – прибавил Зимун.
Кубарь, утирая пот на полном лице, развязал веревки, стягивавшие мои кисти.
– Руки вверх.
Я выполнил требование. Мураш наскоро, но вполне профессионально ощупал меня на предмет недозволенного, даже подол на миг приподнял.
– Что с ногой?
– Скоро пройдет.
Интерес к повязке сразу пропал и больше не возвращался. Впрочем, толку от пращи было ноль: камня нет, и нормально раскрутить его в узком помещении не получится. И не успею. Меня убьют раньше.
Значит, одно из двух: ждать случая и параллельно готовить его. Это план на ближайшее время.
Оставив нас, стражи распределили дежурства и расселись по бокам от старшего. Огромный Зимун, растянулся на полу, Кубарь с Мурашом обнажили мечи, положили их рядом, взгляды продолжили пожирать гордую стать Марианны. Ладонь Мураша бездумно поглаживала острую бородку. Гибкий и верткий, как уж, в приседе он сложился почти вдвое, наслаждаясь случайным счастьем с непередаваемой детской непосредственностью. Так же не отводил темных глаз навыкате увалень Кубарь, его обрюзгшая туша привалилась к стене, а вросшая в плечи голова довольно покачивалась вместе с пышной бородой, скрывавшей половину лица вверх и не менее половины тела вниз. Подозрительно щурившийся Зимун, самый опасный из всех, взирал с пола глубоко посаженными глазами, слегка оттопыренные уши следовали за направлением взгляда, а тот, как заведенный, с царевны перемещался на меня, на сестер, на менее опытных соучастников, на дверь-стены-пол-потолок и вновь на царевну. Зимун единственный из всех был выбрит… нет, учитывая качество бритья, выскоблен. Если не сказать соструган. По всему лицу и на шее торчали пропущенные клочки щетины, а в районе кадыка бардовились запекшейся кровью небольшие порезы. Впрочем, шея у Зимуна практически отсутствовала, кулаки размером с окорок возлежали рядом с мечом, казавшимся в такой компании игрушкой, квадратное лицо темнело многочисленными трещинами, напоминая стены убогой хибары. В очередной раз убедившись, что все в порядке, Зимун прикрыл глаза.
