– Взял?!
– Не успел. Возникли проблемы с папами, ему пришлось уехать. Ты об этом слышала, я говорил конязю.
От некой невероятной мысли Тома накрыла рот ладонью – совсем как это делала Люба, моя несостоявшаяся брошенная жена.
– Получается, папы требовали у кузнеца дубликат ключа от покоев конязя?!
– Что они там забыли? – хмуро спросил я.
Мысли о Любе и ее незавидной судьбе напрочь задавили логику. А зря. Тома уставилась на меня сердито:
– Не прикидывайся, что не знаешь. Еще скажи, что не спрашивал, зачем они вывешивают флаги.
– Налог. Десятина. Каждый десятый день мужчины должны отработать на пользу общества, а общество у них олицетворяется папством.
– Та-ак, уже тепло, продолжай. Ну, развивай мысль.
– Что продолжать? Все должны отрабатывать десятину, вот они и отрабатывают. И я бы отрабатывал… – До меня, наконец, дошло, что сестренка знает нечто, оставшееся вне поля моего зрения. – Говори уже, что ли.
Торжество одержанной победы мелькнуло в Томиных глазах, в голосе пробилось ехидство:
– Ты забыл про женщин. Мужчинам не нужно считать дни, просто тридцать шесть в год, а женщины платят десятину по-другому. Потому и флаги вывешивают они, а не вы.
Упс. Прозрение заставило щеки запылать.
И ведь доводилось читать, что францисканцы в Каталонии до пятнадцатого века взимали с женщин десятину натурой, правда, до флагов они не додумались. У нас с Любой было уже семь. «Я подожду, – сказала тогда Люба, – надеюсь, ты понимаешь, что делаешь».
Теперь понял.
– Если после девятого белого флага не заплатить налог, – с торжеством делилась Тома убийственной для меня информацией, – нужно вывесить черный, чтобы все знали, что ты должник, но некие непреодолимые условия не дают тебе возможности расплатиться вовремя. Если этого не сделать, папы заберут нарушителя в искупление или для наказания. Как они наказывают, ты, наверное, видел.
А что бы сделали папы с Любой и со мной, узнай они, что наши флаги – липовые, а невеста не тронута? Люба ставила их, боясь пересудов, и, конечно, надеялась, что до десятого все изменится в нужную сторону.
И все же меня передернуло.
– В сарай, где мы ночевали, – продолжала Тома, – по нескольку раз за ночь заглядывали, ведь Герасим и Ася сказались супругами. Иноземцам, как понимаю, именных флагов не полагается, но закон един для всех, кто находится на земле, где он действует. Исключения типа Малайзии на нашей Земле только подтверждают правило.
– А что в Малайзии? – удивился я.
Редко Томе удавалось задавить меня интеллектом.
– Там действуют две законодательных системы, одновременно. Для мусульман одни законы, для прочих другие.
– Откуда знаешь?
Блеск победной ухмылки потускнел.
– По телеку показывали. – В этой теме все известные факты кончились, и Тома вернулась к прошлой, незаконченной. – Герасим рассказал, что папы недовольны конязем. Он не делится властью, женщинами и правосудием – вопреки устоям, как папы их понимают. Папство требует десятины от конязя как с любого другого обывателя: имуществом и личной жизнью, а также правом вершить каждый десятый суд и править каждый десятый год.
– За год они могут полностью прибрать власть, – ткнул я в очевидное.
– Конязь понимает и сопротивляется. А еще, как мужчина, он боится, что наследник будет не от него. Ситуация накаляется. Личная жизнь правителя скрыта за стенами и запертыми дверьми, и надзорные папы ничего не могут ему предъявить. Кузнец, отказавшийся дать им ключ в личные покои правителя – первая ласточка назревающих больших событий.
– Не назревающих, – я покусал губу. – Уже созревших, а после моего ябедничества упавших на благодатную почву. Теперь либо конязь прижучит пап, либо они свергнут тирана и установят подлинную демократию – с собой во главе и себе во благо, как это делается всегда.
Хватит о грустном. Заречные дела теперь меня не касаются, я при всем желании не смогу на них повлиять, вот и нечего нервы трепать.
– Со зверьем все в порядке? – спросил я Тому.
– Вокруг такие дела творятся, а он о животине переживает. Успокойся, в порядке твоя самочка.
– Никакая она не моя.
Моему взгляду предстала саркастичнейшая из ухмылок.
– Ну-ну. Не переживай, Пиявку и Шарика оставили слугам и вместе с большинством тех, кто прибыл на подмогу, отправили назад в башню.
В лагере, где с нами уже мысленно простились, ликованию не было предела. Несколько человек с большим запасом коней дожидались нашего возвращения. Быстро сваренный ужин умялся так, будто нас неделю не кормили, и после ночевки у костра мы отправились в башню. Сейчас она воспринималась домом.
Раньше я не подозревал, насколько приятна тяжесть родных доспехов. Марианна тоже переоблачилась в свое, перестав быть женственной юной особой, радовавшей глаз и сердце. Она вновь превратилась в колюче-мрачного надутого дикобраза неопределенного пола. Доспехи и оружие давали возможность в любую минуту убить кого-то и, тем самым, обезличивали людей, уравнивали и делали просто солдатами, машинами смерти без роду и племени, а главное – без отнесения к сильной либо прекрасной половине человечества. С оружием, которым умеешь обращаться, силен и прекрасен каждый.
– Ты говорила маме о моей женитьбе? – шепнул я, когда мы случайно оказались вдвоем посреди топота, лязга и чужих разговоров.
– А Томе ты говорил?
– Не захотел портить здешнюю жизнь нездешними проблемами.
– И я не захотела портить нездешними проблемами твою здешнюю жизнь.
– Внимание! – скомандовал впередсмотрящий.
Дорогу на востоке заволокло пылью, словно в пустыне начинался самум. Навстречу кто-то ехал, причем со скоростью, без которой такому облаку не подняться. Мы, к примеру, не поднимали. Второй вариант – ехавших было намного больше нас, оттого и больше пыли. Солнце било в глаза, мешая рассмотреть лучше.
– Приготовиться, но без команды оружие не вынимать, – распорядилась Ася на правах более опытной.
Из пляшущего в глазах сумбура постепенно вырисовывались вполне конкретные немногочисленные силуэты. Конный отряд. Прекрасно экипированный. С флагом. Кони шли галопом, что говорило о желании наездников достичь цели как можно скорее.
– Отбой тревоги, это гонцы.
Вслед за Асей расслабились и повеселели все.
Быстроногие кони несли нескольких всадников в легких латах, на копье развивался золотой флаг. Знакомо, мы встречали таких, путешествуя в свите Варфоломеи. К нам едет царское послание. Хорошо, что не ревизор.
Гонец и четверо сопровождающих, пыльные от долгой скачки, торжественно отсалютовали. Спрыгнув с коня, один из них сотворил великолепнейший поклон. За исполнение я, не колеблясь, дал бы «Оскар».
