– Она может, – проворчал Шварц, по-прежнему не тая зависти.
Ребята поднялись в гору и направились к магазину. Около крыльца дремал косматый черный пес. Одно ухо у него было рыжее, другое белое. Услышав шаги, пес открыл один глаз и угрожающе глухо зарычал.
– Привет, Бродяга! – обрадованно окликнул Шварц. – Василиса, помнишь его? Он еще нашу школу охранял. Ишь ты, а говорили, он тогда со школой в воду рухнул. Очень рад, что ты живехонек и ничуть не изменился. Такой же чумазый, как раньше! Ну и вонючий! Мылся бы хоть иногда. Теперь магазин охраняешь? Таким запашком всех покупателей распугаешь.
– Кстати, магазин закрыт, – сказала Василиса, брезгливо морща нос: от Бродяги и правда разило какой-то гнилью. – Видишь, замок на дверях…
– Магазин откроется сегодня, не в курсе, Бродяга? – спросил Шварц.
Пес окинул их мрачным взглядом, поднялся, потянулся и потрусил прочь.
– Наверное, это значит «нет», – огорчился Шварц. – Слушай, беда: придется ненавистное варенье есть. Неужели не дождаться мне веселья и радости? Ведь так и заболеть можно!
Это тоже была цитата из «Золушки», вспомнила Василиса.
– Не горюй, – утешила она приятеля, – завтра печенья купим до отхода автобуса. Пошли скорей кашу есть!
Повернув за угол к дому бабы Кати, ребята увидели, что какая-то растрепанная женщина в мужской рубахе и джинсах яростно колотит увесистой палкой по доскам забора.
– Тетя Таня, вы что?! – заорал Шварц, бросаясь вперед. – Вы чего забор ломаете?! Что он вам сделал?!
Женщина обернулась, и теперь Василиса узнала ее: это была продавщица из магазина. Из ее глаз текли слезы.
– Твоя бабка воровка, слышь, Женька! – завопила она, всхлипывая. – Увела мою корову и возвращать не собирается! И врет, главное, будто ей эту корову подарили! Наглость какая! Кто такой щедрый, чтобы подарки тебе делать?!
– Ты чего городишь, Татьяна? – раздался басистый голос бабы Кати. Уперев руки в бока, она стояла на крылечке, отчего ее хорошо было видно из-за забора: высокая румяная толстуха в линялом ситцевом платье. – С ума сошла?! Твоя корова еще когда пропала? Сколько лет тому? С какого это перепугу она бы вдруг оказалась у меня?!
– Она, милушка моя, она, красавица незабываемая, – запричитала Татьяна. – Комолая
[44] – это первое дело, а второе – что у нее слева пятна белые елочкой такой с холки к брюху спускаются. Приметная корова! Я видела, как ты ее в сарай вела! Верни мою Зорюшку!
– Опомнись, Татьяна! – выкрикнула баба Катя. – Ты чего по вчерашнему дню рыдаешь? Твоя Зорюшка-то почему пропала? Добро бы в лесу заплутала или в болото угодила, а то ведь вместе с краем кладбища в волжский омут ухнула! Видели люди, как она потом на спине плыла по течению. Дохлая уже! Да мы с тобой тоже видели!
– А может, она потом выбралась! – простонала Татьяна. – Может, оклемалась, ожила! Ты же, Катерина Ивановна, тоже потонула было, я ж помню, а потом выбралась! На другой день домой вернулась!
– Так я человек, у меня голова разумная, а не башка костяная коровья, да еще комолая! И я в самом деле на другой день вернулась, а не через невесть сколько лет! Другая это корова, дру-га-я! – убеждала баба Катя. – Говорю же, мне ее иностранка эта подарила, которая в рыбаковском доме живет. Можешь сама у нее спросить. Подарила в благодарность, что я ей такой хороший дом нашла, что с бабулей Васькиной обо всем договорилась.
Василиса фыркнула. Шварц покосился на нее и подмигнул. Понятно, что строптивая девчонка не осмелится попросить бабу Катю, чтоб не называла Васькой!
– Татьяна! – вдруг раздался из-за угла суровый окрик, а потом показался широкоплечий мужчина в камуфляжной майке и таких же штанах. – Ты где ходишь, почему магазин закрыла? Там уже очередь на километр выстроилась!
Василиса и Шварц переглянулись. Три минуты назад около магазина было пусто. Ну никак не могла успеть очередь на километр выстроиться! Впрочем, на уроках литературы уверяли, будто применение метафор вообще, и гипербол в частности, усиливает впечатление, производимое текстом или речью. Гипербола насчет километровой очереди, похоже, произвела на продавщицу впечатление. Она погрозила бабе Кате палкой и кинулась за угол, бросив напоследок:
– Воровка!
Баба Катя мстительно ухмыльнулась, глядя ей вслед. Потом повернулась и к ребятам и, мигом сделавшись приветливой, доброй и ласковой, позвала:
– Заходите, детки, каша давно упрела!
– Сейчас, – ответил Шварц, – мы тут кое-что забыли. Минуточку! – Он схватил Василису за руку и потащил за собой.
– Ты куда? – озадачилась она.
– Магазин же сейчас откроется! Успеем печенья купить. Ну не могу я варенье есть, понимаешь?! Не могу!
– Да там же очередь километровая, а я с голоду умираю…
– Да и не набралось бы в Стерлядке народу на такую очередь, даже если бы все разом отправились в магазин! – хохотнул Шварц. – Не переживай: всего-то дел на каких-нибудь пять минут.
– А вдруг Татьяна ничего не захочет нам продавать? – забеспокоилась Василиса. – Она же с бабой Катей поссорилась…
– Спорим, все обойдется! – отмахнулся Шварц.
Василиса только вздохнула. По опыту знала: спорить с этим типом бесполезно.
Кстати, «этот тип» оказался прав: в магазине они провели ровно пять минут, ведь «километровая очередь» состояла из одного человека – того самого любителя гипербол в пятнистой майке.
Стоило им войти – продавщица, конечно, метнула свирепый взгляд, а продав печенье, не преминула все же поинтересоваться, отчего это бабка не сварила им кашку на молочке от краденой коровы. Ребята сделали вид, что не слышат. Ну правда, не ввязываться же в бессмысленный спор с женщиной, которая верит, будто утонувшая четыре года назад корова могла ожить! На счастье, вошли другие покупатели, и вот уже Василиса и Шварц мчались к дому бабы Кати с четырьмя пачками печенья «Юбилейное».
– Наконец-то! – буркнула хозяйка, едва они вошли. – Опять свое печенье притащили! Деньги девать некуда! А кто будет летошнее варенье доедать? Выбрасывать его, что ли? Уберите эту дрянь магазинную с глаз долой, чтоб я ее не видела. Быстро руки мыть – и за стол!
По очереди побренчав носиком рукомойника и вытерев руки чистым вафельным полотенцем, висящим рядом на крючке, ребята уселись за стол. Баба Катя проворно выставила каждому по глубокой тарелке, почти доверху полной пенистого молока, посреди которого возвышалась золотисто-желтая горка пшенной каши и солнышками отсвечивали пятнышки растаявшего масла. Шварц и Василиса взяли ложки, склонились к тарелкам, переглянулись – и осторожно положили ложки на стол.
– Яды, яды, свежие яды, – шепнул Шварц. И подмигнул Василисе: – Пьеса «Тень».
Цитата пришлась очень кстати.
