– Кушать подано! – И поднял крышку с кастрюльки…
Василиса тут же отпрянула и, зажав нос, бросилась к окну и высунулась наружу, чтобы не дышать заполнившим комнату зловонием.
Точно так же воняло от каши, сваренной еще вчера бабой Катей!
Хлебнув свежего воздуха и задержав дыхание, она подскочила к кастрюльке, закрыла крышкой да еще салфетку накинула сверху:
– Ты с ума сошел?! Зачем ты это принес?! Неужели этой вонищи не чувствуешь?! У тебя что, нос заложило?! Как ты мог это есть?!
– Да ты сдурела, Рыбакова! – заорал и Шварц. – У тебя глюки начались! Отличная каша! Ну не хочешь, так хотя бы печенье съешь, чаю выпей, а то ты вся зеленая как утопленник!
При этих словах Василиса едва сдержала рвотный спазм. Стараясь не дышать, утащила кастрюльку с кашей в ванную, вывалила мерзкое варево в унитаз, несколько раз спустила воду, вымыла кастрюльку душистым мылом, а потом раз двадцать намылила руки, пока не исчез даже намек на тошнотворный запах.
Вернулась в комнату и порадовалась, что вонь уже вытянуло в окно.
Шварц сидел за столом, допивал чай, принесенный для Василисы, и доедал печенье, также предназначенное ей.
– Прости, Рыбакова, – прочавкал он. – Не мог удержаться. Обалденное печенье! Но ты не переживай, у госпожи Керено его еще полно.
Василиса нахмурилась. Что-то здесь не то… Никогда в жизни Шварц не называл ее по фамилии – только Васькой дразнил. Кроме того, она никогда не видела, чтобы ее приятель так жадно ел. Родители называли его привередой – конечно, если речь не шла о печенье «Юбилейном» или пирожках с мясом. Может быть, печенье Занны похоже на «Юбилейное» или на пирожки?
Василиса взяла оставшуюся на тарелочке печенюшку, поднесла было ко рту – и перекосилась от зловония.
– Не будешь? – обрадовался Шварц. – Тогда я съем.
И съел-таки! Без малейших признаков неудовольствия, напротив – с выражением величайшего блаженства на своей веснушчатой физиономии!
«Может, у меня галлюцинации?» – с надеждой подумала Василиса.
Вот именно – с надеждой… Она бы сейчас, кажется, все отдала, чтобы увериться: Шварц остался прежним, а она от страха немножко разнервничалась, скажем так. Или вообще спятила! Ей было бы легче смириться с этой мыслью, чем с такой внезапной и пугающей переменой в Шварце.
Хотя, казалось бы, что такого страшного случилось? Ну обалдел он от неземной красоты госпожи Керено – так ведь красота и впрямь неземная! Ну не чувствует зловония, исходящего от приготовленной ею еды – может, эта вонь и правда Василисе только чудится? Или, к примеру, на Шварца внезапно ковидла напала! Ну ест с какой-то отталкивающей жадностью – а вдруг это и впрямь вкусно, а Василисе так противно от вида и запаха этой еды?
Да, всё объяснимо, если подумать… Нет, не всё! А как объяснить то, что Шварц вот уже сколько времени ни разу не блеснул своей, так сказать, эрудицией? А ведь были поводы, были! Василиса, которая, наслушалась цитат до головокружения и многие даже выучила наизусть, это сразу заметила. Например, когда она начала на Шварца кричать и упрекать, что он не чувствует запаха гнили, он просто обязан был гордо процитировать «Тень»: «Поступки простых и честных людей иногда так загадочны!»
А он ничего не процитировал…
Впрочем, наверное, Василиса все напридумывала. Может, Шварц от растерянности просто все забыл. Или эта реплика вовсе не показалась ему подходящей к моменту.
Надо его спровоцировать! Что-то такое сделать или сказать, чтобы он не смог обойтись без цитаты!
– Слушай, неужели тебе так нравится Занна? – спросила Василиса скривившись, словно перед ней опять стояла кастрюлька со зловонной кашей. – Прикинь: ведь Тусег Ырка – ее дочь! Бр-р! – Она передернулась со всем возможным, хотя и притворным (по крайней мере, по отношению к Тусег Ырка!) отвращением. – Ну прямо как в «Золушке» получается: «Ненавижу старуху лесничиху и ее дочек!»
– Каких дочек? – хлопнул глазами Шварц. – Какую старуху лесничиху? Какая еще золушка? Ты все-таки сильно головой ударилась, Рыбакова! Ляг поспи! Может, очухаешься! – И проворно собрав посуду, выскочил из комнаты.
– А ты когда очухаешься?! – крикнула Василиса, чувствуя, что голос срывается от злости, но Шварц не вернулся и не ответил.
Провокация удалась!
Вот только радоваться нечему. Плохи дела, плохи. Шварца будто подменили…
Василиса плюхнулась на кровать, уткнулась в подушку, чувствуя, как та влажнеет от слез, и внезапно в голове зазвучал тот словно шуршащий или поскрипывающий, но уже знакомый, несколько раз слышанный голос: «Если у наших или в нашем мире что-нибудь съешь или выпьешь – навсегда останешься с нами, а все свое, живое, забудешь навсегда!»
Василиса так и подскочила, чувствуя, как оледенели руки от страха.
Шварц забыл… забыл все, что его так радовало раньше, забыл даже, как был увлечен пьесами того Шварца – и это случилось после того, как его чем-то накормила Занна Керено. Выходит, Занна Керено из каких-то опасных для людей наших?!
Странное совпадение: такой же вонючей кашей ребят пыталась накормить баба Катя. Как это Шварц говорил: она сварила кашу на молоке коровы, утонувшей несколько лет назад…
То есть баба Катя из тех же наших, что и Занна Керено?
А если предположить, что Василису предупредила об этом Тусег Ырка – получается, она из той же компании? Но ведь она Василису не просто предупреждала – она ей жизнь спасала! Ей и Шварцу, которого Тусег Ырка называла Амбром – Янтарем.
Кстати о Шварце!
Странно, что он вчера, у бабы Кати, гнилостный запах каши чуял, а сегодня – нет. Значит ли это, что у Занны Керено в запасе еще какие-то силы, какое-то колдовство, и у Шварца отшибло не только разум, но и нюх?
Ну какое-какое! Нетрудно догадаться. Красота!
На Василису это не действует: не будет одна женщина (даже если она еще, можно сказать, девчонка!) так восхищаться красотой другой женщины, чтобы разума лишиться. Ну а на мужчин, да и на мальчишек тоже, действует…
А если Занна придумает что-нибудь и для Василисы?
Надо бежать, бежать!
Через дверь не получится: как раз напорешься на Шварца и госпожу Керено. Через окно? Высоковато, но можно попробовать. Только сначала запереться, чтобы не ворвались и не остановили в самую решающую минуту.
Замка на двери не имелось, даже самого хилого крючка. Раньше в этом не было надобности: кто же знал, что придет такой опасный час! Пришлось вспомнить киношный прием: продеть ножку стула в дверную ручку. Стул был довольно хлипкий, но Василиса надеялась, что, когда непрошеные гости поднимут шум, она успеет сбежать.
Вдруг снова почудилось, что кто-то смотрит на нее, отчаявшуюся, и смотрит недобро, насмешливо. Огляделась – ну да, кто же еще, кроме кувшинки (она же лоа-зур, она же око бездны), которая белеет и мерцает в свете начавшей всходить луны!
