– Я злюсь, – признался Ивлад. – Но что бы ты ни говорил, всё остаётся неизменным: я не могу покинуть Серебряный лес.
– А если бы мог? Ты бы не отважился вернуться домой. – Нежата передёрнула плечами.
– Ты упрекаешь меня в трусости?
– Вовсе нет. Просто слишком хорошо тебя знаю.
Ивлад не ответил. Нежата была права. Он бы не смог вернуться во дворец. По крайней мере, один не смог бы. Да и что ему делать? Собирать ополчение и выступать против Ружана? Смешно даже подумать.
* * *
– Господин?
Михле ворвалась в дверь, едва дыша. В покоях было темно, лишь одна-единственная свеча догорала, плавясь бесформенным огарком. Пламя плясало в лужице воска. Михле испуганно озиралась, всматриваясь во мрак.
Как же всё было страшно! Эти откуда ни возьмись прилетевшие стрелы и беспомощно повалившийся в снег Ружан. А сколько крови было… К счастью, что-то у нападавших пошло не так: стрелы вошли неглубоко, будто летели издалека или были пущены некрепкой рукой. Оправившись от первого ужаса, Михле смекнула: яблоко из Серебряного леса спасло Ружана, подарило ему если не неприкосновенность, то хотя бы некоторую стойкость. Как же ему повезло, что столько всего сошлось вместе: то колдовство, которое уже вошло в его тело, соединилось с силой чароплода. Если бы Михле не позволила Ружану откусить от яблока, если бы они проговорили дольше хотя бы на минуту, то стрелы пронзили бы царевича насквозь.
Ох, что началось, когда он рухнул в снег! В ответ полетели стрелы, Михле едва успела упасть и закрыть голову руками. Псы захлёбывались лаем, люди кричали, ржали и дыбились кони. К Михле кинулся Рагдай, они вместе перевернули Ружана, обломали обе стрелы и крепко перевязали царевича платком Михле, который тут же пропитался кровью, хоть выжимай.
Дружина бросилась в ту сторону, откуда стреляли. Рагдай с двумя дружинниками погрузили Ружана в сани, приготовленные для охоты, и вскоре к воеводе царевича привели нескольких стрельцов. Михле плохо помнила, что они говорили: она постоянно обтирала лицо Ружана тряпицей и проверяла, достаточно ли туго завязан платок на ране. Несмотря на то что стрелы вошли неглубоко, всё равно крови оказалось много, и старший царевич едва дышал, хватая ртом воздух. Его глаза из красивых серых сделались совсем чёрными, он крепко, до боли хватался за руки Михле, будто боялся, что потеряет сознание, если отпустит её.
– Тише, тише, – причитала Михле. Без платка её коса рассыпалась по плечам, кончики волос лежали на груди Ружана. – Сейчас вас отвезут во дворец.
– Р-рагдай, – слабо позвал он.
Михле обернулась: воевода тряс пойманных стрельцов. Их уже поставили на колени и натянули перед ними тетивы – один приказ, и пленных расстреляют.
– Всё будет хорошо, молчите, Ружан Радимович. Он поймал тех, кто хотел навредить вам.
И тут же поняла: стельцов казнят. Вероятно, прямо сейчас, при ней. Михле крепко зажмурилась, а потом решительно сняла свою душегрею и накинула на Ружана. Его глаза посветлели, а лицо будто смягчилось. Но ненадолго: скоро тени вновь заволокли взгляд, а на щеке, там, где белую кожу оцарапала первая стрела, вдруг разрослось чёрное пятно, похожее на кровоподтёк. Царская болезнь.
Рагдай свистнул извозчикам, и сани тронулись с места, окружённые конной дружиной. Михле не видела, убили тех стрелков или нет. Она закрыла лицо рукавицами и всхлипнула.
Её не пускали к Ружану весь следующий день. Во дворце творилось что-то страшное: грохотали тяжёлые сапоги, голоса выкрикивали приказы. Рагдай заполнил коридоры ратниками и дружинниками, приставил их к каждой двери. Февета рассказала, что пойманные стрельцы признались: им заплатил Военег, отец Рагдая, чтобы они застрелили Ружана на охоте. Военега отправили в темницу по приказу Рагдая и, наверное, скоро должны казнить. Михле тряслась в своих покоях: боялась за Ружана, о котором ей не приносили никаких вестей, боялась выйти и наткнуться на суровых дружинников, боялась, что среди тех, кого Рагдай отобрал для охраны дворца, тоже найдутся предатели.
Наконец вечером к ней заглянул Рагдай: страшно бледный, с горящими глазами. Молча указал на выход, и Михле поняла: он хочет, чтобы она навестила Ружана.
– Господин? – повторила Михле, моргая и всматриваясь во мрак. Рагдай отступил, пропуская вперёд служанку, и та передала Михле лоханку подогретой воды с черпаком.
– Не пускает к себе слуг и лекарей, – шепнул Рагдай. – Во всех видит врагов. И я подумал, что ты… можешь их заменить.
Михле возмущённо обернулась на Рагдая.
– Я не лекарка.
– Я просил вас тоже не звать.
Глухой, тихий голос заставил Михле вздрогнуть. Лоханка воды в её руках накренилась, черпак громыхнул о кованую окантовку.
– Вы просили, – подтвердила Михле робко, но тут же добавила увереннее: – А я всё равно пришла.
Послышался лёгкий шорох. Дверь за спиной Михле захлопнулась, и от потока воздуха свеча на миг погасла, но вновь заколыхалась лихорадочным жёлтым светом.
Глаза Михле постепенно привыкали к тьме. Она уже могла различить очертания окна, а в углу – силуэт Ружана, сидящего на скамье лицом к двери.
– Уходите.
В его голосе не было ничего – ни холода, ни насмешки, ни угрозы. Высохший, как осенний лист, пустой, как исчерпанный колодец. Михле вдохнула, издав короткий всхлип. Ей бы хотелось, чтобы ей всего лишь показалось…
Она поставила лоханку на стол и непослушными руками сгребла со стола несколько баночек с мазями. Наверняка никто из слуг не знал, что именно происходит с Ружаном, но на всякий случай принесли то, что могло бы исцелить раны от стрел и снять жар. Лицо Михле пылало – вовсе не от тепла комнаты, а от того, что она стала себе казаться жалкой и глупой.
– Позвольте мне вас осмотреть. Когда я уверюсь, что вы в порядке, то уйду.
– Нет. Вы не лекарка, Михле, но даже лекари не смогут мне помочь.
– Тогда, – Михле едва не запнулась – спорить с Ружаном было непросто, особенно сейчас, но она не могла отступить: даже Рагдай просил её присмотреть за старшим царевичем, – я останусь с вами до рассвета. Вдруг вам понадобится помощь.
Последняя фраза прозвучала так вымученно, будто помощь могла понадобиться самой Михле. Она закусила губу и быстро поправила волосы, но не отвела взгляд от застывшей фигуры.
– Я могу вызвать дружину.
– Вызывайте. Вам придётся увести меня силой. Только я знаю, что вы никого к себе не подпускаете.
В другое время Ружан бы усмехнулся – конечно, непременно усмехнулся бы! Посмотрел бы на неё колко своими льдистыми глазами и сказал бы что-то такое, отчего разум Михле обожгло бы стыдом, а сердце, напротив, согрели бы золотистые смешинки. Но в этот раз он отвечал коротко, через силу, будто каждое слово застревало в горле сухим царапающим комком.
Михле сделала шаг вперёд и замерла. Силуэт царевича шевельнулся, будто Ружан хотел встать, но двигался как-то странно: качнулся в сторону и остановился, опустив голову. В темноте было трудно различить, но Михле показалось, будто одной рукой Ружан держится за грудь.
