В бою именно от спокойствия знаменосца зависит – будет ли рота воевать как часть единого полкового организма или в хаосе сражения превратится в отдельную боевую единицу, а затем и просто в растерянную толпу одинаково одетых мужиков.
Поэтому прапорщик должен быть абсолютным флегматиком.
Наш таким и был. Впрочем, нести белое знамя первой роты доверяют только лучшим. Хотя как по мне, быть главной мишенью для стрелков противника – крайне сомнительная привилегия. Да и вообще, считаться лучшим – это не самая хорошая затея. Надо бы освоить это замечательное воинское умение – вовремя прикинуться чайником, чтобы в должность лучшего вляпался кто-нибудь другой.
Но всякий аврал рано или поздно заканчивается. И вот, в середине февраля, на следующий день после начала Великого поста наш полк наконец-то выступил в поход. Стояние на зимних квартирах закончилось. Началась военная кампания 1757 года.
Интересно, кто же все-таки написал эту песню, которую так лихо распевает марширующая рота? Сами сложили? Или в этом времени уже придумали пропаганду и агитацию?
* * *
За первый же день мы отмахали без малого сорок верст. Очень хороший результат, особенно если учесть снег и мороз. К наступлению темноты мы успели пройти ажно за Изборск, где и разместили роту на постой в двух рядом стоящих деревнях. В сам Изборск сегодня на ночлег вставали пушкари и батальонная канцелярия. Чтобы не создавать заторы на дороге, каждая рота выступала через два часа после предыдущей. Так что последняя, десятая рота, покинет Псков только на следующий день после нас. Впрочем, это уже не особо важно. Каждая рота двигалась по индивидуальному графику, и теперь всем полком мы соберемся лишь в Митаве. На промежуточных стоянках – в Мариенбурге и Якобштадте – полк будет так же располагаться на большом пространстве, занимая десяток с лишним населенных пунктов. Это, конечно, вряд ли одобрит высокое начальство, потому офицеры и ундер-офицеры полка были проинструктированы: если вдруг на марше повстречается какой-либо генерал со свитой – отряд должен тут же притвориться фуражной командой, от греха подальше.
В целом результатом дневного марша были довольны все – и поручик Нироннен, и ундер-офицер Фомин, и каптенармус Рожин. А уж капитан Нелидов-то как радовался… ну, он-то вообще еще в полдень верхами рванул вперед и к нашему прибытию уже изрядно попраздновал в усадьбе местного помещика.
Помещики здесь все как один служивые. Мы, когда еще ездили в Печоры, посетили немало деревень и усадеб. И везде примерно одна и та же картина. Имением и деревнями управляет либо нанятый приказчик, либо жена барина. Сам же помещик – «отбыл на службу». Обычно баре по зимнему времени получают отпуск и зимуют в своих имениях, а сейчас время военное. Все баре – в войсках. Причем если человек – собственник целой деревни с кучей крестьян, это еще не значит, что он и в армии служит в больших чинах. «Начальные люди», как их называют в протоколах – они могут быть и рядовыми солдатами. Причем не только в коннице, в которой дворян больше половины, но даже в обычной линейной пехоте. Как у нас, к примеру, тот же ундер-офицер Максим Годарев.
Иногда бывает, что имением управляет старый барин, отправленный в отставку по возрасту, а в армии служат его дети и внуки. Но такое я встречал нечасто. Здесь мало кто доживает до шестидесяти. Если дети в этом мире умирают от тифа и оспы, то людей старше пятидесяти каждую зиму выкашивают простудные заболевания и воспаление легких.
Так что из представителей дворянства в деревнях на пути следования были в основном женщины.
Вот к одной такой жене помещика встал на постой наш капитан. Причем, по слухам, об этом он договорился еще во Пскове на одной из дворянских вечеринок. Эх, гвардия… Федька Синельников поделился слухами, что его из столицы-то выперли в действующую армию потому, что заядлый ходок. И выделялся этим даже на фоне остальных гвардейцев. Тоже, как говорят, ни разу не скромных.
Ну да и ладно, пусть его. Нам так даже лучше, под руководством Нироннена роте привычнее.
На постой по домам нашу полуроту распределял Ефим, как в старые добрые времена. Три ротных унтера занимались общехозяйственными вопросами – ну там, горячая еда, теплый ночлег, все дела. А капралы уже непосредственно застраивали людей. Так что я чувствовал себя почти как на курорте. Сашка, Ерема и Семен Петрович и без меня прекрасно справятся со своими шестаками. А я пока погреюсь, покушаю горячей каши с луком и с умным видом поговорю разговоры.
– Зря в первый же день так жилы рвем, – сказал Ефим, ковыряясь ложкой в парящей каше. – По-хорошему надо бы по чуть-чуть, чтобы силы равномерно на весь поход разложить.
– Не, не зря, – возразил ему ундер-офицер Фомин, – в пост силы все равно тают. И нет никакой разницы, дома ты сидишь или в походе. Так что пока жирок после мясоеда есть – надо пройти подальше. Потому что к шестой седмице, раскладывай ты силы или не раскладывай – все равно все будут еле ноги носить.
– Еще и барахла с собой столько везем… Ну ладно амуницию. А зачем еду-то со Пскова тащить? Нешто в деревнях дешевле не закупимся? – решил я вставить в разговор свои пять копеек.
– Так надежнее. Да и дешевле выходит.
– И что? В полку что, денег мало, что ли? Вон, нам две недели тому назад монастырский дьяк почти восемь пудов серебра выписал. Это разве мало? Оно же всяко легче везти пару сундуков серебра, чем сотню саней с мешками.
Ефим покосился на меня и усмехнулся.
– Совсем ты мои уроки забыл, крестничек. Вот откуда в монастыре дьяк? Дьяк – это, я тебе скажу, статский чин. А у монашества, да еще и у черного, казначея называют «отец келарь». Таких простых вещей не знаешь, а еще про кормежку полка берешься рассуждать. – Ефим положил ложку на стол и, сдержанно жестикулируя, принялся объяснять: – Вот сам посуди, сколько там того серебра? Пять тысяч рублей? Во Пскове месяц жизни солдата обходился артели в пятьдесят копеек. А в Лифляндии по тамошним ценам – уже, считай, рубль с полтиной. Коня кормить здесь, на Псковщине – два рубля в месяц. А там, вдоль Двины – уже целых четыре выходит. Вот и посчитай сам, сколько это в серебре, если провиант брать тут, и сколько – если брать там. Да еще учти, что в полку нас без малого две тысячи душ. Смекаешь?
Фомин поднял бровь и с иронией произнес:
– Я смотрю, Ефим, на тебя уже дядька Архип повлиял? Говорил я тебе – не стоило его на поруки брать. Аукнется еще.
– А что в итоге с Архипом-то решили? – спросил я.
Почему-то фигуру Архипа последние недели обходили молчанием. Даже Федька Синельников, неутомимый разносчик слухов – и тот болтал о чем угодно, только не про опального солдата.
Ефим с Фоминым странно переглянулись. Крестный тут же принялся сосредоточенно жевать, а Фомин отхлебнул горячего чая из кружки и поморщился:
– Все-таки ерунда эта копорка. Жора, ты бы лучше поспрошал бы там у своих, – Фомин указал пальцем на потолок, – где бы нам по пути если не кяхтинского, так хотя бы кантонского чаю найти, а? Будет тебе за то наша с Мартином Карловичем благодарность!
