Когда небо на востоке начало светлеть – рабочие команды потащили ближе к реке объемные связки соломы. Не знаю, будут они их жечь или нет, но в сумерках эти связки и правда похожи на большие фашины.
Уже на восходе солнца, почти в шесть утра из тыла прибежали посыльные и передали приказ отходить в вырытые за ночь ретраншементы. Они, кстати, были совсем недалеко от берега, метрах в двухстах.
Над морем стелился то ли утренний туман, то ли дым от потихоньку угасающего пожара. По траншее пробежал взволнованный шепоток:
– Братцы, глядите! Корабли! Да близко-то как!
Я приподнялся над траншеей, чтобы внимательнее рассмотреть показавшиеся над берегом мачты, и тут вдруг совсем рядом громыхнуло. Да так, что аж задрожал воздух перед глазами и заложило уши.
– Это что сейчас было? – шевелю губами и не слышу собственного голоса.
– Мортиры заговорили! – рассмеялся Ефим и хлопнул меня по спине. – А ты говоришь – горшки!
– Моща! – довольно крякнул Семен Петрович и показал большой палец куда-то в сторону артиллерийских кеселей.
Над крепостью поднялся дым от разрыва бомбы. Артиллерийский офицер, стоящий рядом с тем кеселем, откуда был сделан выстрел, что-то закричал и замахал руками.
Бабах! Пошла еще одна бомба. Бабах! И еще.
– Накрыли! Ну все, хана бастиону! – удовлетворенно сказал Ефим.
По траншее протиснулся Федька Синельников и дрожащим голосом крикнул, зажимая уши:
– Поручик Нироннен всех к себе кличут! Велено по вон той апроши идти в лагерь. Роте спать приказано!
Вот это дело! Такие приказы я люблю!
И мы пошли, протискиваясь мимо роты меняющих нас солдат второй роты, поминутно оглядываясь назад, чтобы полюбоваться на работу пушкарей. Бабах! Бабах! А это уже другой грохот: к пальбе мортир присоединились еще и гаубицы. Сколько же их сюда притащили за ночь? Вроде бы немного – пять мортир да три гаубицы. Но грохоту от них ого-го сколько! Серьезно набрасывают.
А в проливе неуклюжие толстячки – бомбардировочные суда, и совсем уж несуразные квадратные прамы неспешно шевелили рядами весел, разворачиваясь бортами к крепости. Отрывисто прохрипел горн, и над каждым кораблем взметнулись вверх красные флаги.
– А это чего они? – спросил Сашка, тыкая пальцем.
– Боевой вымпел! – с видом знатока ответил Семен Петрович. – Знак дают, что сейчас палить будут. Пойдем-ка быстрее. Здесь сейчас совсем шумно станет.
* * *
Весь день двадцатого июня мы отсыпались в палатках у себя дома – в лагере, который разбили солдаты нашего полка. Бомбардировка Мемеля не прекращалась ни на минуту. Больше всего, конечно, работали корабли. Они уже утром раздолбали в хлам тот бастион, что смотрел в море, и перенесли огонь на город. Внутри крепости регулярно возникали пожары. Ответный огонь был редкий, и на всякую попытку огрызнуться тут же отвечали наши армейские гаубицы. Так и работали: флот бомбил крепость по площадям, а армейские пушкари палили редко, да метко, вводя поправки после каждого выстрела и прицельно забрасывая бомбы и ядра на крепостной вал.
Первое время у края полкового лагеря собирались целые толпы солдат, поглазеть, как работают флотские, но вскоре их всех загрузили работой. Осада продолжалась, пора было копать следующие линии траншей, чтобы перенести нашу артиллерию от разбитых бастионов к пока еще целым.
Инженеры навели понтонный мост через реку в паре верст от крепости вверх по течению, и двадцать первого июня четыре полка во главе с генералом Трейденом вышли в поле, обходить Мемель с востока. И снова ставить и укреплять лагеря, и снова всю ночь копать траншеи.
Из Либавы прибыла оставшаяся часть осадной артиллерии корпуса. Весь день роты, сменяя друг друга, тащили их через переправу в поле. В ночь на двадцать третье июня под нашим прикрытием рабочие команды потянули траншеи к восточной стене города, и с утра мортиры начали глушить восточные бастионы рядом с главными городскими воротами.
Флот тоже продолжал закидывать город бомбами и ядрами. Сколько они уже сделали выстрелов? По моим прикидкам – далеко за тысячу, а то и за две. Считай, каждые несколько минут то залп, то одиночный…
Объем уже сделанных земляных работ поражал воображение. За три дня и три ночи тысячи солдат, сменяя друг друга, расчертили все пространство к северу и востоку от города зигзагами апрошей, линиями ретраншементов и кляксами кеселей.
Мы, как первая рота, не копали. Стояли в охранении. Осажденные так ни разу и не сделали ни одной вылазки, но частенько с разных участков стены пушки делали одиночные выстрелы, потому мысли ослабить охрану рабочих команд никто даже и не озвучивал. А я и не против.
На расстояние картечного выстрела мы не подходили, а попасть ядром в траншею – нереальная задача для здешних пушек. Так что, если не считать тех ребят из Муромского полка, которым не повезло в первую ночь – потерь в корпусе не было.
Только вот с питанием стало плохо. Уже двадцать второго числа ужин был скудный, а завтрак утром двадцать третьего – так и вовсе по горстке сухарей на брата.
Поэтому с самого утра двадцать третьего числа генерал Фермор отправил к городу парламентера.
– Не, не сдадутся, – уверенно сказал Ефим, провожая взглядом делегацию конных, движущихся к восточным воротам Мемеля.
И тут же ответил на мой невысказанный вопрос:
– А зачем им сдаваться-то? Мы город пока еще только с двух сторон блокировали. Южная часть все еще открыта. Там, конечно, шастают казачьи разъезды, но много ли они сделают, случись вдруг что?
Как и предсказывал Ефим – комендант Мемеля требование капитуляции отверг. Бомбардировка города продолжилась. Полки снова взяли лопаты и отправились тянуть траншеи дальше на юг. По замыслу командования к утру двадцать четвертого числа надо довести траншею до протоки Альт-гоф, расположенную на юге города.
Во второй половине дня на большой дороге, которая вела из Мемеля в прусский город Тильзит, появилось большое облако пыли. В лагерях забили барабаны, прискакали посыльные из ставки Фермора, и поперек поля потянулись в заслон гренадерские роты. Часть копающих перешли в охранение, а мы заняли свое место на правом фланге построения сводной гренадерской команды.
Тревога оказалась напрасной. По южной дороге к нам шло огромное стадо коров, которое гнали довольные и улыбающиеся до ушей донские казаки.
– Здорово, Нелидов! – крикнул подъехавший к нашей линии один из донцов.
О, так это же тот казачий сотник, с которым мы поругались тогда под Митавой!
– И тебе не болеть, Левкович! Смотрю, удачно расторговались? – ответил ему капитан.
Сотник хохотнул и указал ладонью на прущее по дороге стадо коров.
– Да не. Просто попросили. Подайте, говорим, люди добрые! А то пехота наша совсем уж постами изнурена, им бы мясцом разговеться! А хозяева по лесам попрятались и, значит, никак не возражают, чтобы их буренки нам службу сослужили. Так что выбирай любую, Нелидов. Угощайся!
