Мы дали один залп, после чего барабанный бой погнал нас вперед. Минут через пять я понял, за что Ефим похвалил капитана. Прусские кавалеристы уже изготовились к атаке на увязший в перестрелке Углицкий полк и даже не обратили внимания на появившуюся угрозу в нашем лице. До нас далеко, они все успеют… Нелидов растянул наши шесть рот почти на все поле, создав видимость большого войска, и дал залп, чтобы пороховой дым не позволил разглядеть глубину нашего построения. Это сработало. Кирасиры противника отвлеклись от Углицкого полка и начали перестраиваться в нашу сторону.
Сблизившись на двести шагов, наша линия дала еще один залп. С такого расстояния мы, разумеется, ни в кого не попали, но прусские конники заволновались, по их рядам прошла какая-то рябь. Тем временем Углицкий полк все-таки заметил опасность и начал загибать фланг, превращая линию своего полка в некое подобие однобокого каре.
Снова барабаны. Снова идем вперед тонкой линией. А пруссаки стоят. Им бы сейчас в галоп сорваться – и тяжелые кирасиры снесут нашу тонкую линию, даже не заметив.
Но нет, видимо, генерал Шорлемер видит себе ситуацию совершенно иначе. Проревели рожки, забили маленькие кавалерийские барабанчики, и прусская конница потянулась влево, на юг, в сторону деревни Мешулин.
– Стой!
Барабаны дублируют команду капитана.
– Каре!
Такие экзерциции мы отрабатывали сотни раз. Капральства одно за другим уверенно выполняют маневр, превращая линию полка в большой ромб.
– Час назад вон там, за деревнями, еще один полк кирасиров ехал, – проворчал оказавшийся рядом Ефим, – ну как сейчас навалятся на нас, пока мы одни в чистом поле…
Со стороны деревни Удербален показалась пара конных, которые во весь опор понеслись к нашему каре.
Посыльные. Интересно, с хорошей новостью или с плохой?
– Эй, румянцевские! Где полковник Яковлев? Кто командует? – запыхавшись, спросил подскакавший всадник.
О, а я его знаю! Это ж из кирасирского полка, которого мы зимой встретили под Псковом. Строгинов, кажется?
– С какой целью интересуешься? – отвечает вышедший из строя Нелидов.
– Вам приказ генерала Апраксина. Двигайте вон туда, – кирасир махнул рукой на юго-запад, – занимайте деревню Гросс-Егерсдорф.
– А кто поддержит? У меня по правую руку полк прусских кирасиров висит. И где-то у вас там за деревнями еще бегают. Ну как вдарят с двух сторон?
Кирасир Строгинов вдруг разулыбался до ушей:
– Не вдарят! Тут такое было, вы бы видели! Казаки ложное отступление сделали, а пруссаки поверили. Да и мы поверили, был грешок. Думали – все, струсили казачки. А это их казацкая хитрость оказалась. Пруссаки за ними погнались – и прямиком грудью пушкарям на картечь. Пока суд да дело – пехота Псковского полка им путь к отступлению перекрыла, и все, нет больше конницы Гольштейна. А как генерал Фермор со своими подошел – дивизии генерала Дона и генерала Калнейна бой не приняли, развернулись и в лес удрали. Не боись, пехота! На юге нет никого. Занимайте Гросс-Егерсдорф и собирайте пленных!
Нелидов пожал плечами и нашел взглядом поручика Нироннена. Тот все понял, вышел из строя и принялся рассылать посыльных в остальные роты нашего сводного полка.
А болтливый кирасир Строгинов добавил восхищенно:
– Ну вы молодцы, румянцевские! Всю баталию с ног на голову перевернули! Я всегда говорил, что генерал Румянцев далеко пойдет, попомните мои слова!
Я огляделся. Чуть левее того места, где недавно бились в штыки наши вышедшие из рощи полки, в сторону Зитерфельде на юг маршировали развернутые линии Ростовского, Нижегородского, Муромского и Вятского полков. Третья дивизия генерала Фермора наконец-то вступила в бой.
Прусский командующий, видимо, тоже увидел эти линии. Эффект внезапности реализовать не удалось, и теперь вышедшие из теснины лагеря под Норкитеном остальные войска нашей армии начинают методично реализовывать численное преимущество. Дальше продолжать сражение не имело никакого практического смысла, и прусские сигнальщики пробили бой-сигнал к отступлению.
* * *
Исколотое штыками тело генерала Лопухина нашли среди многих других на месте нашей отчаянной рукопашной схватки. Капитан Нелидов даже расчувствовался и, совершенно нехарактерно для себя, толкнул многословную речь. Про то, каким был героем генерал Лопухин и как он со своими телохранителями бесстрашно кинулся в бой, пытаясь спасти гибнущий Второй Московский. Солдаты похоронной команды, которые пришли забирать тело погибшего генерала, даже растрогались от такой речи. Многие не скрывали слез. Истерзанное тело генерала погрузили на носилки и понесли в сторону главного лагеря.
А я стоял пень пнем и пытался найти среди погибших пруссаков хоть кого-нибудь, кто успел бы пристегнуть штык.
Затем была проза войны. Офицеры праздновали, солдаты собирали по всему полю павших, складывая отдельно наших и не наших, работали трофейные команды, раздевая донага всех погибших и складывая отдельно окровавленные мундиры, казаки конвоировали к переправе многие сотни пленных, а я вместе с ротным лекарем Никанором Михайловичем до утра штопал раны в спешно поставленных палатках армейского госпиталя.
Раненых было великое множество. Стоны, крики, вонь прокисшей крови, жар от котелков, в котором я кипятил иглы и ножи для себя и других лекарей, тусклый свет факелов и масляных ламп…
Под самое утро меня нашел капитан Нелидов. Вошел спокойно в палатку, где мы работали вместе с Никанором Михайловичем, нашел свободный топчан и сел. Обдал меня ядреным перегаром и уставился немигающим взором.
– Куда вас ранило, господин капитан? – спрашиваю устало.
– Придумай сам, Серов, – мутно посмотрел на меня Нелидов. – Свои дела здесь я закончил, пора возвращаться в Петербург. У меня есть бумага о том, что негоден к службе по ранению. Наложи повязку так, чтобы не возникало вопросов.
Я на секунду растерялся, но тупая усталость от событий последних суток не дала выплеснуться удивлению наружу. Повязку так повязку. Мне не жалко. Снимайте камзол, господин капитан, подставляйте торс. Будете у нас раненным в грудь. Вот примерно так. Все, готово, ступайте с Богом в свой Петербург, раз уж так надо.
Выходя из госпитальной палатки, Нелидов замялся на секунду, будто хотел что-то сказать, но я уже шел к столу Никанора Михайловича. Много раненых. Очень много.
Эпилог
Захватить вражеский лагерь не удалось. Когда на следующий день после битвы первые отряды гусар прибыли под Велау – на том берегу реки Лавы прусское войско уже изготовилось к обороне.
Никаких попыток устроить погоню сделано не было. Днем двадцатого числа, по завершении похоронных работ, было устроено торжественное построение войск, парад и большой салют в триста выстрелов из пушек.
Наверное, это было красиво. Не знаю, не видел, я в это время работал в госпитале. Но судя по звукам – салют в честь победы русского оружия понравился всем.
