Заставить вас балансировать между надеждой и отчаянием — один из основных рычагов давления. Не сломило и это? Тогда вам запросто могут вынести ложный смертный приговор: нередко отчаяние, когда уже все потеряно, заставляет упорных еретиков заговорить. Прием этот — чистой воды обман, смертный приговор выносится не так, но вам об этом ничего не известно.
Вас не сломило и это?
Вы крепкий орешек, нечего сказать. Теперь инквизитор понимает, что по-простому с вами не получится. А значит, чтобы добиться от вас признания, нужно приступить к пристрастному допросу с пытками…
Пытки инквизиции
Как все начиналось
Как уже упоминалось, в 1252 году папа Иннокентий IV издал буллу «Ad extirpanda», то есть «В искоренении», которая позволяла применять пытки к подозреваемым в ереси. Эту буллу подтверждали и его преемники на папском престоле.
Булла «Ad extirpanda» разрешала инквизиторам «заставлять силой, не нанося членовредительства и не ставя под угрозу жизнь, всех пойманных еретиков как губителей и убийц душ… с предельной ясностью сознаваться в своих ошибках и выдавать известных им других еретиков, верующих и их защитников, так же как воров и грабителей мирских вещей заставляют раскрыть их соучастников и признаться в совершенных ими преступлениях». То есть прямого указания истязать, проявляя максимум жестокости, не было. По боль-тому счету, Иннокентий IV призывал инквизиторов делать что угодно, только бы еретики на допросах сознавались, но при этом оставались при руках-ногах.
Тут же однако возник некий регламент, по которому пытки подразделялись на «допустимые» и «недопустимые». Самое простое условие, которому удовлетворяли «допустимые» пытки, — конечности не ломать и не наносить ран («церковь не должна пятнать себя кровью»), в результате которых арестант может истечь кровью и умереть. Тем не менее при допросах с пристрастием без ран не обходилось, но серьезных кровопотерь и в самом деле по возможности избегали (хотя не все и не всегда). Иногда рану, дабы крови было меньше, прижигали. Это вряд ли помогало допрашиваемому сохранить здоровье, но формальность была соблюдена.
Во время пытки всегда присутствовал врач, который следил за состоянием арестанта и должен был остановить палача, если возникала опасность смерти. Но случалось, что врач опаздывал со своим вмешательством, и несчастный умирал. Это, кстати сказать, в инквизиции не приветствовалось, ибо считалось, что еретик слишком легко отделался, поскольку избежал суда при жизни.
Чем еще папы ограничивали пытки? Например, в 1311–1312 годах Вселенский собор во Вьенне постановил, что разрешение пытать подследственного инквизитору следует испросить у епископа. Но вряд ли это сильно сократило количество пыток. Учитывая, что епископы, как правило, тесно сотрудничали с инквизиционными трибуналами, никаких запретов на этот счет они, за малыми исключениями, не накладывали. А если епископ сохранял полномочия инквизитора и сам руководил допросом, вопросов и вовсе не возникало. В тех же редких случаях, когда епископ все-таки шел наперекор трибуналу, инквизиторы находили выход в том, что допрашивали арестанта как свидетеля, а не как обвиняемого, тем самым минуя епископский запрет, так как постановления Вьеннского собора свидетелей не упоминали.
Важный момент заключался в том, что каждый инквизитор решал сам для себя, что понимать под «допустимой» или «умеренной» пыткой. Чаще всего инквизиторы считали, что пытать арестанта необходимо до тех пор, пока он не выдавит из себя признание. И если во время пытки палача останавливал врач или же арестант сам терял сознание, инквизитор запросто мог приказать продолжить пытку, когда арестант придет в себя, и возобновлять ее по собственному усмотрению сколько угодно раз.
Если же под пыткой давались нужные показания, обязательным условием было получить их подтверждение сутки спустя, — только тогда эти показания считались добровольными и регистрировались в протоколе. Нередко, придя в себя, арестант отказывался подтверждать свое признание без пытки. Но это лишь продлевало его мучения — начинался новый пристрастный допрос, и такой цикл (пытка — признание — отказ подтвердить признание через сутки — снова пытка) мог повторяться, пока арестант окончательно не сдавался на милость следствия.
Гласности подобная практика, разумеется, не придавалась: инквизиция требовала от всех участников допроса держать все, что происходило в застенках, в строжайшем секрете. К тому же обязывался и арестант, если ему выпадало счастье оказаться на свободе. «Если примиренный с церковью и отбывший свое наказание грешник, обретя свободу, начинал утверждать, что раскаяние было получено от него путем насилия, пыток и тому подобными средствами, то его могли объявить еретиком-рецидивистом и на этом основании отлучить от церкви и сжечь на костре» (И. Р. Григулевич).
Как это ни странно, среди тех, кто отбыл наказание и вышел на свободу, было немало тех, кто постфактум верил, что инквизиция действовала в интересах спасения его души. Что те телесные муки, через которые он прошел, послужили необходимым лекарством, без которого нельзя было вырвать его душу у демонов, или, если угодно, очистить его разум от еретических заблуждений. А некоторые получали подтверждение этому прямо во время допроса, когда вдруг инквизитор, только что руководивший истязанием, останавливал палача и проявлял сочувствие к их мучениям, ибо виноват в них был вовсе не сам инквизитор и не палач, а дьявол, который не дает сделать признание. Стоит же признаться — дьявол отступит и мучения прекратятся…
Во время пристрастного допроса инквизитор постоянно напоминал арестанту, что только он сам — победив дьявола — может прекратить пытку. Более того, следователи Святого Официума делали все, чтобы убедить человека сдаться до пытки. Поэтому прежде чем приступить к истязанию, арестанту подробно объясняли, а то и показывали то, через что ему предстоит пройти, и часто именно в этот момент он сдавался.
Для аналогии читателю достаточно представить себя в кресле — зачем далеко ходить — стоматолога. Нередко один вид бормашины выводит пациента из равновесия. А теперь представим вместо чистого стоматологического кабинета темный, сырой подвал без окон, в котором стоят устройства для пыток… Инквизиторы не без основания полагали, что в обвиняемых, стоит им это увидеть, сразу проснется жажда откровения.
Пыточный инструментарий, вопреки фантазиям множества людей, был не так уж богат: плети, дыба, кобыла, жаровня, клещи, тиски
[26]. Нередко применялась пытка водой, измор жаждой, голодом, лишением сна. На этих пытках — наиболее распространенных — мы сделаем особый акцент и разберем, как именно это работало и каково было арестанту.
После пытки обвиняемого возвращали в тюремную камеру, и к нему — таковы были правила — направлялся врач, который должен был лечить его раны. Можно расценивать это как своеобразный акт милосердия, можно — как перестраховку от общественного порицания, можно — как саркастическое издевательство. Все здесь зависело от конкретного инквизитора. Так или иначе, подследственного полагалось лечить, и даже возводить еретика на костер в идеале следовало невредимым, дабы не превратить его в мученика и не сделать таким образом рекламу ереси.
