Находясь в какой-то одной роли, человек подсознательно втягивает других в этот треугольник, заставляя их занять две оставшиеся позиции.
Как ни парадоксально, инквизитор может примерять на себя не только роль преследователя, хотя именно она кажется для него наиболее очевидной.
Попробуем рассмотреть все три роли инквизитора, наложив их на средневековые реалии.
Мучитель-преследователь
В этом случае, как правило, вопросов не возникает, модель канонична. В «треугольнике Карпмана» эта роль описана как «персонаж, который оказывает давление, принуждает или преследует жертву». Применительно к взаимоотношениям инквизитора и подследственного это стоит воспринимать самым буквальным образом.
Обвиняя жертву, заставляя арестанта выдать сообщников, угрожая ему казнью, командуя руками палача или же самостоятельно осуществляя пытку, инквизитор, как и описывает «треугольник Карпмана», чрезмерно уверен в себе и своих взглядах, он считает, что истина известна только ему, что никакой другой стороны, кроме той, на которой находится он, выбирать не положено, а если арестант ее все-таки выбрал, то ему надлежит понести наказание.
Инквизитор позиционирует себя как справедливый судья, который неспособен заблуждаться или ошибаться. Он испытывает гнев и раздражение в отношении жертвы, а также в отношении человека, который принял на себя роль спасателя, — им может оказаться, например, врач. Вдобавок инквизитор испытывает азарт, чувствуя, что вот-вот доведет жертву до умопомрачения, сломит ее сопротивление, навяжет ей свою позицию, перекроит ее по-своему.
Тем более каноничной выглядит психологическая модель «мучитель-преследователь», если учесть, что она сопровождается физическими страданиями арестанта.
Мучитель-спасатель
Эта психологическая позиция мучителя не кажется столь однозначной, как первая. Но, если присмотреться, она вполне возможна.
В условиях «треугольника Карпмана» спасатель хотя и прилагает большие усилия для помощи жертве, однако он всегда стремится к достижению успеха таким путем, который выгоден для него самого; в противном случае его устроит и консервация ситуации. Спасатель может испытывать чувство самоуважения благодаря исполняемой роли и наслаждаться ею уже потому, что кто-то от него зависит и надеется на его помощь. Со стороны будет казаться, что он действует из желания помочь, но, если копнуть поглубже, то можно увидеть, что он просто играет с жертвой.
Такое поведение не так уж сильно противоречит «классическому» образу инквизитора. Спасатель позиционирует себя так, будто испытывает к арестанту жалость, действует в его интересах, старается создать гармонию в его отношениях с окружающим миром, хотя и реализует это желание через истязание и боль.
Мучитель-спасатель считает арестанта запутавшимся и беспомощным, а себя — умным, знающим, способным помочь, обладающим трезвым взглядом. Он уверен в своих способностях и силах, поскольку четко понимает, что и как нужно правильно делать.
Вжившись в такую роль, инквизитор испытывает неподдельное сопереживание и сострадание к арестанту, и ему хочется продлевать это ощущение. Роль доставляет ему удовольствие, и дальнейшая игра ведется им уже ради самого процесса.
Наивысшее удовольствие в этой игре мучитель может испытать в тот момент, когда арестант, преисполнившись к нему добрых чувств, начнет благодарить его за то, что он смягчил или, тем более, прекратил пытку.
Благодарность арестанта (если она имеет место быть) объясняется тем, что сознание его цепляется за остатки чего-то светлого и человеческого в условиях крайнего отчаяния. В его восприятии любая «милость», проявленная мучителем, гипертрофируется — иногда настолько, что может вызвать эмоциональную эмпатию, даже привязанность.
Мучитель-жертва
Это самая неочевидная конструкция, особенно если рассматривать образ средневекового инквизитора. Подобная связка может показаться невозможной, однако человеческая душа настолько сложна, что можно допустить и такое.
Даже сидя напротив арестанта в допросной комнате, инквизитор может взять на себя роль жертвы и всячески ее транслировать. Интерпретируется эта роль через все ту же позицию «ересь — есть зло, от которого страдает весь христианский мир», при этом себя лично в этот момент мучитель-жертва отождествляет со всем христианским миром, возводя свои «муки» в абсолютную степень. Он пытается показать, что из-за таких людей, как арестант, страдание стало сутью его жизни. Неужто обвиняемый думает, что страдалец тут он? Утвердительный ответ арестанта тут же интерпретируется как очередная несправедливость, которую остро ощущает мучитель-жертва.
Такой мучитель может (к слову, как и мучитель-спасатель) испытывать эмпатию к своему арестанту, почти что ощущать часть его мучений и культивировать их, чтобы продемонстрировать свое «удручающее положение». Словом, ситуация переворачивается с ног на голову.
И даже добившись признания обвиняемого и получив от него нужные показания, мучитель-жертва продолжает транслировать свою обиду, заявляя, что на то, чтобы справиться со всеми еретическими напастями у него не хватит ни сил, ни отпущенного ему срока жизни. Ему кажется, что ситуация никогда не улучшится; впрочем, он и не ждет этих улучшений, ибо пребывает в состоянии жертвы.
Мучитель-жертва исходит беспокойством и недовольством — собой и окружающей действительностью, и тем более жестоко он себя ведет по отношению к обвиняемому, чем острее чувствует свое бессилие и, возможно, свою никчемность.
Самые распространенные пытки
Итак, мы подошли непосредственно к физическим пыткам. Что же происходило в допросных комнатах, о которых ходит столько легенд? Воображение сразу же рисует подвальные помещения, плотно уставленные устройствами, которые причиняют боль самыми разными способами.
Но в реальности, как ни странно, все обстояло несколько иначе. То есть пыточные орудия в допросных комнатах, конечно, присутствовали, но было их, как правило, немного. «Набор палаческих инструментов в камере пыток был весьма однообразный: дыба, кобыла, плети. Часто применялась пытка водой, жаждой, голодом» (И. Р. Григулевич). Во всяком случае, дыба, кобыла и плети были необходимым стандартом. Но, конечно, в каждом регионе и даже в каждом инквизиционном отделении дела обстояли по-своему. О том, насколько широк будет ассортимент пыточных орудий, часто зависело от самого инквизитора — были среди них такие, кто проявлял «творческий подход» и постоянно думал над тем, как увеличить страдания своих жертв, но были и такие, кто старался не прибегать к пыткам без крайней необходимости, относился к ним как к самому неприятному в своей работе и использовал только самые заурядные приспособления.
Пытка водой
С пытки водой частенько начинали истязания, потому что она проста и не требует никаких дополнительных устройств. То есть организовать ее можно было где угодно и исполнить с помощью подручных средств.
