А. Мейкок (о «munis strictus»): «Это была камера-одиночка; кормили исключительно хлебом и водой. Иногда узника приковывали цепями к стене и надевали на него кандалы. Навещать его дозволялось лишь инквизитору и епископу. Однако в 1351 году, по просьбе генерального викария Тулузы, король Иоанн II приказал, чтобы дважды в месяц узники имели возможность отдохнуть и поговорить с друзьями».
А. Мейкок также добавляет: «Меньше всего Святая палата хотела, чтобы все кающиеся грешники погибали в тюрьме от нужд и лишений. «Надо быть осторожным, — заявил один из представителей власти, поражая шаткостью своей позиции, — а то как бы суровая тюремная дисциплина не довела до смерти осужденных… потому что в этом случае судей, которые вынесли этот приговор, обвинят в неспособности вынести правильный приговор». Таким образом, даже если инквизитор был настоящим монстром, он не мог спокойно относиться… к смерти осужденного им еретика. Даже если мы согласимся с мнением оппонентов, которые выставляют всех инквизиторов только в черном свете и выставляют их как людей, глухих к голосу справедливости и ничего не знающих о порядочности, то нам придется признать, что следить за нормальным состоянием тюрем было в интересах инквизитора».
В целом инквизитор действовал, ориентируясь на свои собственные представлении о каре, справедливости и правосудии, так как четкое, строгое, единое законодательство фактически отсутствовало. Он мог по собственному разумению в известных пределах смягчить или ужесточить наказание, вынесенное по приговору, как мог и возобновить следствие, если находил какие-то новые улики по делу. Какие-либо смягчающие обстоятельства он также мог учесть — так, согласно установлениям римской курии, в случае незначительного преступления могла быть облегчена участь единственного кормильца в семье! — однако историки отмечают, что это происходило очень редко. К тому же церковные соборы только и делали, что настраивали инквизицию действовать как можно жестче. Например, Нарбоннский собор (1244), наоборот, указывал инквизиторам, что они «не должны мужа щадить ради жены, жену — ради мужа, отца — ради детей, единственным кормильцем которых он был».
Тем не менее с инквизиторами так или иначе можно было договориться. Случалось, что взамен за полезные услуги служители Святого Официума выпускали своих осужденных на свободу. Свобода, разумеется, была очень условная — она напоминала жизнь пса, которого в любой момент можно было дернуть за цепь, и все же подобные случаи имели место и не были такой уж фантастической редкостью. Бывшего еретика предупреждали, что при первом же подозрении за ним тут же вновь явится инквизиция и наказывать его будут уже безо всякого суда и следствия
[34] — ведь единожды его вина уже была доказана.
Конфискация имущества содержала в себе интересный момент, который не обходит своим вниманием ни один исследователь инквизиции: это дела против умерших. Уже говорилось, что в случае смерти подозреваемого в ереси следствие не прекращалось. Но бывало и такое, что следствие после смерти подозреваемого только начиналось, причем, когда человек умер — вчера или много лет назад, не играло особой роли.
Целью в данном случае была конфискация имущества еретика. Напомним еще раз: инквизиция не имела постоянного финансирования и вынуждена была искать источники дохода самостоятельно. Поэтому дела против умерших еретиков были превращены ею в неиссякаемую золотую жилу. Надо признать, что инквизиция была смела, дерзка и в своей изобретательности до гениальности проста. «Она могла обвинить в ереси не только недавно, но и давно — сто или двести лет тому назад — умершего человека. Основанием для дела могло послужить заявление любого фискала или сфабрикованный с этой целью «обличительный» документ. В подобных случаях выносился приговор: останки еретика сжечь и пепел развеять по ветру, имущество же изъять у наследников и конфисковать» (И. Р. Григулевич).
Впрочем, нельзя не отметить, что конфискованное имущество (особенно, если рассматривать Францию) отходило не только инквизиции. На деятельность Святого Официума во Франции существенное влияние оказывала светская власть, и этим влиянием она пользовалась отнюдь не бескорыстно, претендуя на свою долю от конфискованного имущества еретика. Причем заинтересованы в добыче инквизиции были все — от короля до городских властей, что приводило к серьезным злоупотреблениям. Ибо одно дело было обирать законопослушных граждан и совсем другое — еретиков, богомерзких преступников, наживших свое состояние, вполне вероятно, с помощью колдовства…
Относительно жадности инквизиции Г. Ч. Ли пишет следующее: «Конечно, было бы несправедливым говорить, что скупость и жажда к грабежу были главными двигателями инквизиции, но нельзя отрицать, что эти низкие страсти играли видную роль… Все, занимавшиеся преследованием, всегда имели в виду материальную выгоду. Не заинтересованная материально, инквизиция не пережила бы первой вспышки фанатизма, породившего ее; она могла бы существовать только в течение одного поколения, а затем исчезла бы и возродилась бы снова с возрождением ереси…»
Стоит обратить внимание и на то, какой силой наделялся приговор инквизиции. Он считался окончательным и обжалованию не подлежал — изменить его мог разве что сам инквизитор. Правда, осужденный мог обратиться к папе римскому с просьбой о помиловании и пересмотре дела, и некоторые так и делали. Но далеко не все. Многие, как ни странно, опасались обращаться к высшей инстанции, так как считали, что папский престол окажется на стороне инквизиции и наказание им будет ужесточено и, кроме того, набравший обороты гнев Святого Официума обрушится на их родственников.
Таким образом, для большинства людей приговор инквизиции становился клеймом на всю оставшуюся жизнь — иногда, если приговор был смертным, очень короткую.
Аутодафе
Зачастую историки описывают аутодафе и казнь как единое действо, и это неслучайно — в конце концов именно после аутодафе казнь и исполнялась. Однако надо понимать, что казнь не была частью аутодафе.
Термин «аутодафе» имеет португальские корни (auto da fe) и в дословном переводе означает «акт веры». Во Франции, о которой мы ведем речь, эту религиозную церемонию называли иначе — sermo generalis, что дословно переводится как «общее слово».
Но в любом случае, как эту церемонию ни называть, суть у нее одна — это торжественная акция, включавшая в себя процессии, богослужение, выступление проповедников, зачитывание приговора обвиняемым и публичное покаяние осужденных еретиков при большом скоплении людей. Как правило, ее приурочивали к важному событию в жизни страны или какой-либо местности. Таковыми считались свадьба или рождение ребенка в королевской семье, праздник, посвященный святому, иногда приезд важного лица, назначение нового инквизитора и т. д.
Вопреки расхожему мнению, даже передачу еретиков светской власти для казни эта церемония в себя включала далеко не всегда. Если рассматривать, к примеру, деятельность Бернара Ги, то за долгие годы работы в Тулузе он председательствовал на восемнадцати sermo generalis, и на семи из них самым серьезным наказанием было тюремное заключение, и, следовательно, еретиков светским властям не передавали.
