Однако sermo generalis, после которых приводились в исполнение смертные приговоры осужденным еретикам, также были частой практикой.
Правда, понятие «частой практики» тут следует пояснить. Sermo generalis редко когда проводились чаще одного раза в год. Общего правила не существовало. В каждом городе и при каждом инквизиторе церемония приобретала свой окрас, и даже место проведения не было четко определено. Так, например, наделенная мрачным чувством юмора инквизиция Памье проводила ее прямо на кладбище. Иногда sermo generalis проводились на территории монастырей или на городских площадях. Бернар Ги устраивал церемонии в соборе Св. Стефана в Тулузе.
Но одна тенденция прослеживается четко: на аутодафе стремились собрать как можно больше народу. Впрочем, специально сгонять людей не приходилось: многие воспринимали свое присутствие на таких церемониях и как исполнение долга, и как развлечение одновременно. Причем это касается как знати, так и простонародья. В 1420 году во французском городе Аррасе sermo generalis даже пришлось прервать из-за обрушения помоста, на котором сидела знать, — он не выдержал скопления людей, пришедших поглазеть на казнь.
Как правило, церемония начиналась утром. В отведенном для нее месте воздвигалось два деревянных помоста. В назначенный час к ним, уже окруженным толпой, являлась процессия, которую возглавляли епископ и прочие священнослужители города. Здесь же, разумеется, был инквизитор со своими помощниками. Следом двигалась городская знать и представители светской власти. Еретиков вели в сопровождении вооруженной охраны — впереди шли осужденные к менее строгим наказаниям, за ними — к более суровым. Шествие сопровождалось пением псалмов.
Священнослужители и знать занимали место на одном помосте, на другом собирали еретиков, которым предстояло в конце церемонии выслушать приговор инквизиции. Делалось все, чтобы еретики в этот момент не были похожи на мучеников: их мыли, стригли, одевали в чистую одежду, накануне хорошо кормили и давали вина. Городская стража следила, чтобы толпа зевак не навредила им (желающие расправиться с вероотступниками находились довольно часто), но никто не запрещал людям выкрикивать проклятия, требовать от еретиков покаяния и вообще обличать ересь как таковую. «Родственники» инквизиции обыкновенно проявляли в этих выкриках наибольшее рвение.
Далее начиналось богослужение, которое проводил инквизитор. Впрочем, богослужением в чистом виде это назвать нельзя; скорее это была краткая проповедь, в которой осуждалась еретическая скверна и упоминались еретики, собранные на площади. В завершение проповеди инквизитор грозил отлучением от церкви всем, кто дерзнет воспротивиться деятельности Святого Официума. Далее выступали представители городской знати, а также сенешали, судебные приставы, магистраты и прочие должностные лица — все они клялись в верности церкви, обязывались преследовать еретиков и оказывать инквизиции всевозможную поддержку.
Лишь после того, как все речи были произнесены, внимание собравшихся переключалось на еретиков. Судя по исследованиям А. Мейкока, им заранее, за несколько дней до церемонии, сообщали о самом строгом варианте приговора. Тонкость состояла в том, что некоторым из них приговоры на sermo generalis иногда объявлялись более мягкие, а кое-кого из раскаявшихся вовсе отпускали на свободу. Почти всегда это воспринималось и толпой, собравшейся на аутодафе, и самими осужденными как проявление настоящей христианской доброты. «Так, на аутодафе, проводимом 30 сентября 1319 года, — пишет А. Мейкок в своей «Истории инквизиции», — Бернар Ги выпустил из тюрьмы пятьдесят семь человек и освободил тридцать от наказания в виде ношения крестов. Третьего и четвертого июля 1322 года он выпустил из тюрьмы одного человека и одиннадцати отменил наказание в виде ношения крестов».
Приговоры зачитывал нотариус в порядке наращивания строгости. Если на sermo generalis присутствовали еретики, впавшие в ересь повторно, или еретики, отказавшиеся покаяться даже после признания своего преступления
[35], их чаще всего передавали светской власти, и та приговаривала их к казни через сожжение на костре или к пожизненному строгому тюремному заключению.
Приговор читали сначала на латыни, затем — на местном языке. В нем коротко перечислялись совершенные еретиком преступления и объявлялось наказание. Осужденные на тюремное заключение уходили в сопровождении городской стражи, а приговоренных к смерти отводили к месту казни.
Как правило, казнь редко происходила на том же месте, что и sermo generalis. Для этого обычно использовалась соседняя площадь, куда после церемонии торжественно переходили церковные и светские нотабли и горожане.
Казнь через сожжение
Итак, sermo generalis, или auto da fe, закончено, настал черед исполнить приговор, вынесенный смертникам.
Тут заметим, что инквизиция, передавая еретиков светским властям, призывала тех быть милостивыми. Обыкновенно использовали форму: «Мы отпускаем тебя, имярек, с нашего церковного форума и передаем тебя в руки светских властей. Но мы умоляем светский суд вынести приговор таким образом, чтобы избежать кровопролития или угрозы смерти».
Слова эти носили характер проформы, потому что если бы светские власти всерьез решили бы вынести мягкий приговор или не выносить никакого, это тут же стало бы поводом для доклада понтифику и инквизиционного разбирательства. Как пишет А. Мейкок, «во всем, что касалось экзекуции, светский магистрат действовал как инструмент церкви. Еретик, переданный светской власти инквизитором, представал перед магистратом как осужденный преступник, чье преступление, заслуживающее смертной казни, было доказано.
О втором суде, проводимом светскими властями, и речи не заходило
[36]; больше того, магистрат иногда даже не узнавал о подробностях дела. Инквизитор говорил свое слово, так что светской власти оставалось только устроить экзекуцию».
Возникает закономерный вопрос: зачем вообще нужна была такая формальность? Ведь после жестоких допросов, применяемых к арестантам, инквизиции, казалось бы, не следовало прибегать к помощи третьих лиц для исполнения приговора, с которым — пусть даже теоретически — при таком раскладе могли возникнуть сложности.
Все дело в католической доктрине «Ecclesia non novit sanguinem» — «Церковь не пятнается кровью». Исходя из нее, самостоятельно привести смертный приговор в исполнение служители Святого Официума не имели права. Но они вполне могли сделать это руками светских властей. Такой вот занимательный нюанс.
И еще один резонный вопрос: почему из всех возможных вариантов казней — именно сожжение? Ведь светские суды обычно приговаривали преступников к отсечению головы, четвертованию или повешению. Отчего же здесь все иначе?
