Какие же, однако, были основания для партии Сильвестра, Адашева и Курбского затягивать дело, если все-таки конечная цель и у них состояла в присоединении Ливонии? Грозный пишет, что противники обвиняли его в опустошении Ливонии; он как бы оправдывается в ведении войны с христианскими государствами, Ливонским орденом и Литвой. Не значит ли это, что церковники не отказались от идеи унии с западнохристианским миром, что они были под известным обаянием объединительной политики римского престола, надеялись на успех своего дипломатического похода против Ливонии и что, напротив, светски настроенному уму Ивана IV эти соображения были чужды?
Во всяком случае его темперамент, его порывистость и самоуверенность очень хорошо заметили и учли на Западе. В приведенном нами докладе ливонского посла от 1551 года говорится: «Ныне правящий московит — человек молодой и потому особенно расположенный к войне и кровопролитию». Но в 1551 году двадцатилетний Иван IV еще не решался вырваться из-под опеки. Семь лет спустя он чувствовал себя вполне свободным и без колебания начал огромное по своему размаху и по своим последствиям предприятие, имея на своей стороне только одного из участников правящей группы, дьяка Висковатого, руководителя иностранной политики, стоявшего с 1549 года во главе Посольского приказа.
Как объяснить те глубокие основные побудительные причины, которые привели к Ливонской войне, этому величайшему наступательному порыву Москвы в XVI веке, и как определить роль Ивана Грозного в открытии Балтийской кампании и в неотступном ведении этой труднейшей из войн его эпохи? На этот вопрос в коротких словах можно ответить следующее. Ливонская война, начавшаяся в 1558 году, была третьим большим столкновением в многовековой борьбе русского народа с немецкими захватчиками. В 1242 году немцы наступали, в 1501–1502 годах они вынуждены были защищаться и в 1558 году потерпели крушение. Ливонская война была справедливой, не захватнической войной. Москва боролась за возвращение исконных русских земель — старинной «отчины» и «дедины», за объединение всея Руси.
В первой половине XVI века в Московской державе происходит мощный рост производительных сил, который особенно ярко и наглядно выражается в расцвете старых городов и появлении множества городов новых. В городах открываются внутренние рынки, где в качестве важнейшего предмета торговли выступает хлеб, что в свою очередь указывает на успехи сельского хозяйства. К середине века развитие производства становится настолько крупным и интенсивным, что перед страной встает и властно требует разрешения задача открытия внешних рынков, приобретения путей к вывозу продуктов национального производства. Для Москвы это означало прежде всего принять участие в международной торговле хлебом, что, как было показано выше, имело и жизненное значение для индустриальных стран Западной Европы. Необычайная проницательность, гениальная догадка Ивана Грозного состояла в том, что он понял необходимость этой новой конъюнктуры, подсказываемой в свою очередь жизненными потребностями быстро растущего хозяйства в Московском государстве, — он понял, что необходимо пробить окно в Европу не только для ввоза индустриальных товаров, не только для приобретения высшей техники Запада, но и для вывоза за границу важнейших продуктов сельскохозяйственного производства Московского государства.
6
Открывая трудную и сложную борьбу за выход к Балтийскому морю, Иван IV возобновлял планы своего великого деда: недаром в письме к Курбскому он постоянно упоминает именно о замыслах деда и только раз мимоходом называет отца. Прежде всего он хотел устранить посредничество ганзейцев и завести прямую торговлю с европейскими странами; с этой точки зрения его более всего занимали морские порты Прибалтики: Нарва, Ревель, Гапсаль, Рига. Но в Москве не упускали и других выгод завоевания: доходности богатого и населенного края, возможности вывоза из страны ремесленников и сельскохозяйственных рабочих; уже Иван III в войне с орденом сильно налег на захват живой добычи, переселяя, на манер Сеннахериба или Навуходоносора, пленных ливонцев в глубь Московии.
В Москве хорошо знали Ливонию со всеми ее особенностями и слабостями. Великороссы чувствовали себя тогда ближе к этой стране, чем в последующую пору. Недаром для большинства ливонских городов были свои, русские названия, происходившие от старинных местных имен: Ревель звался Колыванью, Нарва — Ругодивом, Венден — Кесью, Мариенбург — Алыстом; иные были с именами переводными: Нейшлос назывался Сыренском, Вейсенштейн Курбский переводит Белым Камнем; Нейгауз превращается в Новгородок. Многие имена переделываются на русский лад: Тольсбург в Толщебор, Зесвеген в Чиствин, Розиттен в Режицу, Лудзен в Лужи.
Исход военных столкновений русских с немцами зависел всякий раз от социальных, политических и военно-технических условий, в которых находились воюющие между собою народы, но огромную роль играла также личность главных руководителей войны и политики.
В 1242 году в Ледовом побоище столкнулись два войска, которые приблизительно равнялись друг другу по вооружению и одушевлявшей их энергии: орденское рыцарство было тогда в полном расцвете своей агрессивной организации, в увлечении своими непрерывными победами и захватом богатой добычи; с другой стороны, и новгородская рать, защищавшая свою родную землю, только что отбросившая интервенцию шведских крестоносцев, билась с необычайным мужеством и настойчивостью; победу решили героизм русского народа и личность гениального вождя — Александра Невского.
Двести шестьдесят лет спустя в войне, начатой Иваном III за обладание доступом к Балтике, соотношение сил между ливонскими немцами и великороссами, группировавшимися вокруг Москвы, было иное. Организация орденского войска пришла в упадок, ливонское рыцарство от монашеского быта перешло к светской жизни, к частной собственности, обратилось в землевладельческое дворянство; бароны и рыцари, увлеченные хозяйством в своих имениях, стараясь добиться наибольшей прибыли на рынках внешних и внутренних, которые все росли и расширялись, стали решительно уклоняться от военной службы. В XV веке дворянство совсем отвыкло от военного дела: ливонцы не оказали никакой помощи родственному им тевтонскому рыцарству, которое в годы кризисов 1410 и 1464 годов потерпело тяжкие поражения от соединенных литовско-русских и польских сил.
В 1502 году само ливонское рыцарство, сохранившее от своего военного прошлого только имя, стало под удар Московской державы, еще более сосредоточившей свои военные силы, чем это удалось сделать Ягеллонам при объединении Литвы и Польши. Ливонским немцам теперь грозил бы политический крах, если бы не ряд обстоятельств, которые отсрочили на некоторое время их капитуляцию. Эти благоприятные для немцев факты состояли прежде всего в неподготовленности Москвы к наступательной войне в широком размере: тогда еще поместная система была в зародыше, конница служилого дворянства была малочисленна. У великою князя московского еще не было в распоряжении обширного резерва татар и других степных воителей, как впоследствии у Ивана IV, покорителя Казани и Астрахани. С другой стороны, в Ливонии оказался, в лице орденсмейстера Плеттенберга, один из лучших кондотьеров того времени, искусно орудовавший только что нарождавшейся тогда пехотой наемных ландскнехтов. Плеттенберг встретил наступление русских с силами привлеченных им в Ливонию наемников, без участия в боях местного рыцарства. Победив в первом сражении, он затем был разбит и спешно заключил мир с Москвой, который был фактической капитуляцией; пообещав дань, орден лишь на время откупился от капитуляции, открывая вместе с тем в перспективе финансовое подчинение Ливонии Москве.
