— А я что, с вами не буду жить? — расширила глаза Ника.
Она ничего не понимала: почему она должна куда-то идти — в какое-то общежитие, на какую-то съемную квартиру? Ей стало страшно: почему никто не вспоминает маму, не рассказывает, где она?
Стараясь не встречаться глазами с Никой, Наталья встала, выключила свистящий чайник и налила себе в чашку кипятку.
— В общем, Ника, — продолжила она, постукивая алыми коготками по фарфору, — тут такая ситуация… Отец всегда хотел сказать, но мать ему запрещала. Ты нам никто, — отчетливо произнесла она. — Ты нам не родня. Мама взяла тебя из детдома, когда тебе еще четырех не было. Мы тебя вырастили. За что, между прочим, ты должна быть благодарна ему. — Наталья кивнула головой в сторону двери, за которой скрылся отец. — Подпишешь все документы, когда будут готовы, и чтоб не было претензий, — с нажимом произнесла Наталья. — Ни на квартиру, ни на что!
Ника сидела ошарашенная, не понимая, о чем идет речь — о каких документах, о какой квартире? Она только чувствовала, как кухня заполняется ледяным предвестием чего-то ужасного.
— Папа! — с надеждой позвала она. — Папа, объясни, что говорит Наташа. Как это — я вам никто?
Наташа хлопнула ладонью по столу, отчего красный каркаде выплеснулся из чашки, забрызгав белоснежный манжет ее блузки.
— Я же тебе объясняю! Ты что, не слушаешь? Тебя взяли из детского дома!
Разговор для нее был неприятен, и от этого она раздражалась все больше и больше.
Она уже почти кричала:
— Ты мне не сестра! А отец никакой тебе не отец! Мы покажем тебе эти справки!
Ника, сжавшись от ужаса, прошелестела онемевшими губами:
— Наташа, что я тебе сделала плохого? Я хочу к маме! Она уже похоронена? Где?
— Ты понимать начнешь или нет?! — Наталья снова стукнула по столу, чайная ложка, упав, с жалобным звоном запрыгала по кафельному полу. — Не мама она тебе! Ты детдомовская! Ты не наша! Тебя забрали из милости, из жалости, как собачонку с улицы, а ты прижилась тут. Здесь твоего-то ничего нет. Не вздумай претендовать никогда ни на что! Тебе надо каждый день Богу молиться и свечку ставить за то, что жизнь твоя не в детдоме прошла, а в семье. И в какой семье!
Она трясла пальцем перед лицом Ники, а та, как завороженная, смотрела на красное пятно, расплывшееся на манжете.
Выстрелом хлопнула входная дверь — это, не прощаясь, ушел отец.
— Сбежал! — криво усмехнулась Наталья.
Она тяжело опустилась за стол, с хрустом отрезала кусок вафельного торта, и ее толстые щеки неприятно задвигались. Ника знала, что сестра всегда ест, когда нервничает. «Неприятности заедает» — говорила мама.
Отодвинув наконец тарелку, Наталья смахнула крошки с губ и продолжила:
— Да, и еще. Отец настаивает, чтобы ты получила возможность сдать сессию, а потом взяла академический отпуск. Думаю, так и поступим. Я уже звонила в деканат, пока ты в больнице лежала, объяснила им ситуацию. На экзаменах тебя мучить не будут, да и отпуск предоставят. Похлопотала я за тебя. Ну, а ты, надеюсь, подпишешь все бумаги.
Ника молчала, глядя на двигающиеся губы сестры. Красная помада размазалась, в уголке рта осталась крошка.
Не чувствуя сопротивления, Наталья сочла неприятную миссию выполненной и немного повеселела.
— Между прочим, — сказала она, подошла к холодильнику и вытащила кусок ветчины, — между прочим, вашему декану пришлось заплатить, чтобы пошел навстречу. Эти деньги я тебе, понятно, прощаю. На вот тебе бумагу, ручку…
— Наташа, я не простилась с мамой, где ее похоронили?
— Слушай, мы сейчас о другом! — снова напряглась Наталья. — Давай пиши, я тебе продиктую: «Я, Никитина…» — Она передернула плечами. — Надо же, Никитина! Тебе теперь к своей настоящей фамилии надо будет привыкать. М-да, наделала мамочка де-лов… Ну, да ладно. Пиши: «Я, Никитина Ника Александровна, паспортные данные такие-то…» — Она взяла с полки заранее приготовленный паспорт и раскрыла перед Никой. — Написала? Значит, «я, Никитина Ника Александровна, хочу найти своих настоящих родителей…» Да-да, так и пиши — «своих настоящих родителей», — диктовала Наталья, — «которых не видела с детства. От семьи Никитиных я отказываюсь, здесь меня били и издевались надо мной…»
Ника широко раскрыла глаза:
— Что ты такое говоришь?! Мама меня любила! И никто меня не бил, никогда! — Она медленно встала из-за стола.
— Какая она тебе мама?! Забудь ее! Может, найдешь еще свою маму и рада будешь, что так получилось!
— Я не буду писать, что надо мной издевались и били, — жестко произнесла Ника.
— Ну и дура! — вспыхнула Наталья. — Надо разжалобить, тогда, может, тебе квартиру дадут соцработники: сирота, жить негде. Как же ты привыкла, чтобы за тебя думали. Отвыкай!.. Пиши — издевались!
— Не буду! — Ника отшвырнула ручку. По выражению ее лица Наталья поняла, что перегнула палку. Тон ее изменился.
— Ника, ну что ты? Мы с тобой росли вместе, ты мне как родная. Никто не виноват, что все так сложилось. Я же хочу тебе помочь. Я, может быть, тебе дам мамины работы, будешь их продавать, у тебя будут свои деньги. Ну, чтобы платить за квартиру, да и вообще — на жизнь. Я же не могу тебя бросить на произвол судьбы. — Голос Натальи звучал все ласковее и ласковее. — Ну что тебе стоит написать так, как надо? Мы с папой похлопочем об отдельной комнате для тебя, тоже напишем заявления в твою пользу. Чтобы тебе отдельное жилье дали. Это же справедливо, чтобы в такой большой квартире жила я со своей семьей. Я, между прочим, вторым ребенком беременна, — солгала она для большей убедительности: судьба подсовывала ей подарок в виде огромной квартиры в центре города, и упустить такой шанс она просто не могла.
Ника слушала про квартиру, про второго ребенка, про то, что она, Ника, сирота, «детдомовка», и это не умещалось в ее сознании. Глядя на Наталью, она не испытывала к ней вражды — сестра была единственной ниточкой, которая связывала ее с быстро ускользающей прошлой жизнью. Она обвела взглядом стены их (их?) кухни. Мамины картины висели повсюду. На нее смотрели с детства знакомые до последнего штришка натюрморты: блюда с фруктами, вазы с букетами черемухи и сирени. Мамы нет, а картины все так же висят, и по-прежнему пахнет кофе, масляной краской и сухофруктами. Вот тут, на подоконнике, она обычно помогала маме соскребать мастихином краску с палитры и однажды запачкала волосы. Мама засмеялась и попросила Наташу помочь счистить краску…
— Наташа! — бросилась Ника к сестре. — Ты же помнишь, все помнишь, не можешь не помнить! Мама любила нас, нам нужно пережить это вместе!
Она обняла сестру, крепко прижалась, словно цепляясь за последнюю надежду.
Наталья вздохнула и дежурно погладила Нику по волосам. И в который раз отметила: какие же они густые! Ее собственные волосы почему-то всегда быстро салились, выглядели жалко…
