– Ты меня не хочешь? – он не рассержен. Он нежно грустит. Я молчу. Тереблю пальцами уголок расстегнутой кофточки. Я – малыш, которого приятно жалеть.
– Ты впервые меня не хочешь? – вопрос насупился, словно собрался заплакать. Такой большой и важный дядька, а обидчив, как ребенок.
Я с тихой грустью начинаю собираться. Он тоже. Чувствует себя виноватым. Думает, наверное, что же сделал не так. Обул один ботинок. Стоит в нерешительности. Чего-то ждет, на что-то надеется. Вздыхая, обувает второй. Увидел, как я что-то пишу на клочке бумаги. Замирает. Но я сворачиваю письмецо, прячу в карман. Выходим тихие, грустные… Он везет меня домой. Тайна не раскрыта. Прощаемся. Тайна не раскрыта. Открываю дверцу, выхожу. Он смотрит с надеждой. Глаза как у грустной собаки. Ведь тайна так и не раскрыта. И тут протягиваю свернутый листочек и ухожу. А в письмеце написано: “Какой же вы недогадливый. Тоже мне герой-любовник! У меня ведь просто законное недомогание. Целую. Н.”
Глава 8
У меня, как и у многих, есть родные и друзья. Есть мама, которая бесконечно переживает за отца. Есть отец, который настолько слаб, что чаще живет в больнице, чем дома. Да и слово “живет” звучит в его ситуации слишком цветуще. О том, что он все еще жив, туго опутанный неизлечимым недугом, говорит его слабая улыбка, только его добрая светлая улыбка на сером изможденном лице. Когда мы навещаем его, он первым делом осведомляется о мамином самочувствии, потом о моих делах, жмет руку Илье, крепко обнимает его и спрашивает: – Как дела, мужичок?
А потом начинает остроумно шутить, как всегда в жизни, делая приятной атмосферу любого места и общества. Он такой.
Я никогда не забуду момент, когда он в очередной раз поинтересовался здоровьем мамы, а она махнула рукой, мол, да бог с ним, ее здоровьем, какой может быть вопрос о ее здоровье, главное здоровье и самочувствие папы. И тут он решил сострить. Улыбнулся и сказал: – Вот у нас мама! Умрет и не признается! – и слабой рукой нежно обнял ее за талию. Илья звонко засмеялся, так звонко, что заразил смехом всю палату. Я вспоминаю это и тихо улыбаюсь.
Еще в моей-нашей жизни есть коридоры больниц местных, коридоры больниц областных, коридоры станций переливания крови, коридоры, коридоры, коридоры… Есть поиски доноров нужной группы, истерзанные бумажки с бесконечными телефонными номерами.
Еще есть деятельность, мой магазин, еженедельные поездки за товаром, дороги на 300, а то и все 500 км в день, документы, налоги, ревизии.
Еще есть школьные собрания.
И конечно есть подруги. Конечно же, они есть. Где-то. Только сейчас я поняла, что в моем романе их нет, как и многого остального. Мой мир замкнулся. Он во внешнем восприятии стал очень узок, однобок, очастоколен, но внутри меня вздулся как болезненный шар обожженной кожи. Мой роман – это наваждение, это скитание до бессилия, это кружение по заколдованному кругу. Мой роман – это болезнь.
Ах да, я в своем странном счастье как-то забыла про мужа. А мама напомнила. Мол, может быть, вернуться, может быть получится, ведь взял себя в руки – не пьет.
А ведь, правда, уже месяц трезв. Событие, а я умолчала. Пригревая у себя сына, наводит порядок, стряпает. Каждый вечер спрашивает, придет ли Илья к нему или не придет. Я когда-то мечтала о том дне, когда муж вернется к нормальной жизни и каждый день будет рядом с нами, и я перестану спать на полу, переберусь в свою постель, прикорну на его плече. Пожалуйста, можно попробовать. Я послушала маму, попыталась оценить со стороны свой роман с Монстром (насколько смогла) и в конце концов заглянула без повода к трезвому мужу. Я добросовестно искала в себе нотки привязанности и хоть малейшее желание побыть с ним. Он обнял меня уже на пороге, но никакие нотки так и не прозвучали. Разлюбила? Отвыкла? Чувства иногда возвращаются. Такое бывает. Достаточно снова привыкнуть к голосу, улыбке, вкусам, запаху тела. И все будет как прежде в хорошие времена. Я это знаю. Но как тяжело мне это знать! Было бы легче, если … муж продолжал вести прежний образ жизни. Какая кощунственная правда и какая жестокая я. Мне нужно оправдание для нежелания возвращаться к законному мужу. Чего же я хочу?
Там могла бы сложиться семейная жизнь, муж был бы удобный и любящий. А что здесь? Здесь чувства, страсть и никакой надежности. Только дым, который я вдыхаю как наркотик.
Меня удерживает Монстр. Держит на бушующих чувствах, вот почему мысль о возвращении к мужу, не успев родиться, сгорает в них. И я понимаю, что не получится построить отношения с ним, да и ни с кем другим, пока в сердце Монстр. Туда он больше никого не пустит.
Отвечаю честно, мама. Я обязательно подумаю над твоим советом, только дай мне еще немного времени не думать.
Нет, не думать совсем я, конечно, не могла, но думала о всякой (для меня значительной) мелочи. Например, о том, что пора бы любимого называть по имени и переходить на “ты”. И в минуты беспокойства (очередное исчезновение Монстра) отправила ему стишки со своими мыслями:
Я скажу и пусть
Тайну распахну,
Но зато потом
С легкостью вздохну.
Я хочу уснуть
На груди твоей,
Я хочу тебя,
Называть Андрей!
А потом гадкий, гадкий персонаж явился ко мне в квартиру, бесцеремонно залез в мой холодильник и произнес вопиющие слова:
– Значит так. Ты никогда не будешь звать меня по имени, а всегда Андреем Константиновичем!
– Почему? – моя гордость ощетинилась, а сердце сжалось.
– Потому!
– Почему потому?
– Потому и все. Я так решил.
Мне теперь все равно, как тебя называть, но за что так со мной? Скверно на душе. Я сижу перед ним как жалкий воробышек, а он без спросу и зазрения совести пьет мой кефир и лопает мои печенья.
– Знаете, что? – я, раненая в правую руку, пытаюсь отстреливаться (или застрелиться) левой. – Наверное, я не вхожу в число ваших любовниц, которым позволительно называть вас и Андреем, и Андрюшей, и солнышком ясным. Но это не значит, что я согласна числиться в списках поклонниц второсортных. Лучше никем, чем кем попало. Я отсортировываюсь!
Он внимательно посмотрел на меня и вдруг смягчился. Кефирные усы зашевелились:
– Да что ты, в самом деле? Я пошутил. Называй меня как хочешь. И какое еще солнышко ты приплела?
– Называть вас я буду сугубо официально. А солнышко не я приплела, а, по всей видимости, любимая женщина. Ваш телефон просто напичкан любовными изречениями.
– Ты открывала мой телефон?
– А как бы еще я отключила будильник? В следующий раз такие компроматы не оставляйте.
Я смотрела на него сквозь слезы.
– Эй, дурашка. Что ты такое напридумывала? Эти смс-ки я храню по привычке. Знаешь, сколько им времени?
– Знаю. Пара месяцев.
