Однажды я снова оказалась на ТОЙ улице. Да, я хотела его забыть, хотела забыть все, что с ним связано, и ЭТУ улицу тоже. И мучилась от того, что не могла. Черный паук стоял на облюбованном месте жгучим для зрения пятном, вызывающим мучительную потребность сморгнуть. Его невидимая паутина–радиация растекалась повсюду, откуда только был он виден. Я представила, как на его сиденьях, там, где мы сближались, усаживается теперь другая женщина, а еще ее ребенок, который с ногами, наверное, забирается на велюр и счастливым взглядом смотрит в заднее стекло. И тут я вспомнила Орнаста, оранжевого зайца. Как я могла не рассказать вам о нем.
То был февраль нашего начала, зовущий в новую весну, новую любовь. Сильная пурга застала нас с Машей в дороге. Движение в первопрестольной, казалось, застыло. Только к ночи мы протиснулись на кольцевую дорогу. Съели все недоеденные чипсы и сухарики, припрятанные моим ребенком в бардачке.
Окончательно потеряв терпение, я принялась изучать карту области в надежде найти другой путь. К счастью, рядом оказалась лазейка, и мы выскользнули в нее из пробки. Обрадованные долгожданной свободе, мчались по незнакомо трассе, как только позволяла погода. Чтобы не уснуть, Маша пела вместе с магнитолой. Она боялась отключиться и упустить меня из виду. Поэтому ее голова смотрела не прямо, а на меня и пела в мое правое ухо. Жертвуя сном, Маша контролировала и поддерживала во мне бодрствование. Через час “распевной” езды мы приблизились к первому же и, вероятно, единственному на всей пустынной, сопровождаемой лесами трассе, комплексу. Горячий кофе привел нас в чувства, а пирожные включили настроение. Дальнобойщики смотрели на нас, как на жителей тридевятого царства.
Кроме питания для людей и машин комплекс располагал всякой всячиной и мягкими игрушками. Всячина в изображении наших сонных зрачков не устоялась, а вот с игрушками, одинокими и беззащитными, мы подружились. Увидев широко улыбающегося зайца, я сразу поняла, для кого его куплю. Производители назвали игрушку “Оранжевое настроение”, а мы сократили название до Орнаста. Оранжевый заяц в ту ночь показался мне удивительной находкой, ведь Ярило любит оранжевый цвет. Не красный, или черный, или белый, как обычные люди, а на-поди, оранжевый.
Кругом шел лес, ночь господствовала, метель вытряхивала остатки снежных иголок, влекомая светом фар. А в моей душе оранжевилось солнце, там жил Ярило. Орнаст сидел у Маши на коленях и широко улыбался, а со следующего дня стал улыбаться в машине Монстра.
Теперь Орнаста, наверное, волтузил Маринин ребенок, дергал за плюшевые уши и радовался красивой игрушке.
Я вдруг осознала, что моя машина не двигается, а стоит у тротуара и двигатель что-то преданно нашептывает. Жгучее пятно не смаргивалось. Жгло…
И вдруг… Что это? Как? На моем телефоне номер Монстра. Странно, странно. Я подняла голову и увидела ЕГО на Маринином балконе. Нажала зеленую кнопку.
– Здравствуй, Наташа. Как твои дела? Тебе нужна помощь?
– Спасибо, нет. Я здесь просто потому… Потому… – я собрала все усилия и улыбнулась в трубку.
Я видела его. Он видел меня.
– Давай я подвезу тебя со стоянки, – продолжал предлагать Монстр. И вдруг я услышала в трубке детский голос:
– Андрюша, нарисуй мне домик.
И голос Монстра ему в ответ:
– Иди, иди, Данилка. Покурю сейчас и приду.
И снова мне:
– Наташа, позволь помочь тебе с домом. Пожалуйста. Ты ведь не справишься одна.
– Не надо. Справлюсь. И прошу вас, не звоните. Живите своей жизнью.
На этом я чужую жизнь отключила. Но она никак не выключалась в моей голове. Иногда я безудержно рыдала, омывая большую непоправимую трагедию – потерю отца и единственной, как я полагала, любви – и никак не могла все это оплакать.
Монстр украдкой наблюдал за моей жизнью. Крутился вокруг дома и магазина, навещал на стоянке мою машину. Потом снова пошли угрозы. Самозванец штурмовал мой телефон, день ото дня свирепея. Я перестала читать его донесения и немедленно удаляла, стараясь уберечь себя от паники. Правильно Лариса говорила: паук. Как могут быть нужны обе женщины сразу? Не мужчина, а ошибка природы.
Один случай меня просто озадачил. Да и мама, видимо, не предполагала, что солидные пятидесятилетние мужчины способны на такое. Как-то по одному важному делу мы с мамой пришли в главный дом на главный этаж и ждали у двери, которая находилась прямехонько напротив главной. Всем своим видом я демонстрировала пурпурной табличке на двери невозмутимое равнодушие, а взаправду вздрагивала при каждом ее колыхании.
Через какое-то время глава перестал принимать к нему стремящихся. Кто-то попытался выяснить причину задержки. В ответ секретарша вежливо попросила подождать. Прошло еще минуты три. Табличка не колыхнулась. Самый нетерпеливый отважился проникнуть в приемную без приглашения.
– Можно? – спрашивает.
Секретарша ничего не успевает ответить. Ее опережает гневный оклик главы из-за второй двери:
– Нельзя, я сказал!
Женщина с помощью улыбки и знаков пытается перевести посетителю нерадушный ответ. Из сосланных никто не саботирует, из страждущих тоже. Боятся.
Как я отважилась войти в клетку к хищнику, да еще и подружиться с ним? Этот человек так привлек меня своей жизнеяркостью, что захотелось проникнуть в самую сердцевину яриловой сути. И вот итог. Безрезультатно ищу противоядие.
Табличка качнулась (каким-то образом умудряюсь это замечать, не глядя в нужненужную сторону). Стремящиеся дрогнули, насторожились. Продолжили ждать. И опять обнадеживающее движение позолоченных букв, словно высеченных не на пластике, а на пласте жизни. Тут один из страждущих не выдержал, бросился на дверь, открыл ее и буквально столкнулся с главой, застав его в более чем странной позе: согнувшегося в три погибели с откляченным задом. Не трудно было догадаться, что эта поза была высокопоставленному удобна для … наблюдения через замочную щель. Ой-ля-ля! Я быстренько высчитала траекторию его пытливо-стыдливого взгляда.
Сам опешил, дернулся, воровато засерпантинил по приемной. Поправил галстук и ушел в кабинет. Мама легонько толкнула меня в плечо, подмигнула, сдерживаясь от смеха, а я гордо выпрямилась и захорошела.
Странная игра продолжалась. Чувствуя, как понизилась моя оценка по отношению к нему, Монстр поджато мерил шагами свою жизнь и спорил с гордостью. Выспорил. Смс-ки с угрозами прекратились. Пошли виноватые и тосковатые. Нет, чувства не выдавал. Сожалел о потери. Напрашивался помочь. Получал отказ и плелся восвояси, в жизнь без меня.
Чувства не должны быть сильнее разума! Не все страсти оправданы. И важность, равно как и нужность их оказывается подчас лишь иллюзией.
Так говорю я себе, а сама на грани срыва. Тоска зашкаливает. Боль от предательства давит как плита. Но больше всего угнетает нелепая, неисправимая аберрация моей судьбы, трещиной – шрамом зачеркнувшая два года жизни. Два года преданности, верности, поклонения любви! За что? За что? За что? Если бы раз и навсегда этот человек сказал, что он хочет, хоть раз сказал правду, я приняла бы его позицию, переболела и забыла о нем. Но он отпускал, приближал, дергал, заставляя путаться в противоречивых выводах. Месяц таких шатаний был бы невыносим, но два года – в пору панихиду заказывать.
